Коварство и любовь - Бертрис Смолл

– Помилуй, Господь, души обоих! – набожно воскликнул епископ Гардинер.

– Мы можем еще раз допросить королеву, – предложил архиепископ.

– Но какой в этом смысл? – проворчал Норфолк. – В ее хорошенькой головке не найдется двух связных мыслей сразу. Она отказывается понимать серьезность своего положения. Верит, что король ее простит.

– Мы могли бы попытаться, – задумчиво произнес Саффолк, – вреда-то не будет. Если мы потерпим неудачу, их все равно осудят по показаниям других свидетелей. Калпепер пытается ее выгородить, но ей об этом знать необязательно. Что, если она решит, будто он взял сторону короля, дабы спасти свою презренную шкуру? Она тоже захочет себя спасти и заодно отомстить ему, вот и скажет все, что нам требуется.

– Нет необходимости, чтобы мы все ехали к ней, – сказал Норфолк. – Но я хотел бы быть среди тех, кто отправится в Сайон-Хаус. Я должен отвечать за Кэтрин Говард, поскольку она член моей семьи.

– Очень хорошо, – ответил Саффолк. – Я, разумеется, поеду. Гардинер, мне понадобитесь вы и Саутгемптон. Надеюсь, Ричард Сэмпсон, что и вы будете с нами.

Ричард Сэмпсон был настоятелем королевской церкви. Все знали, что он не пропустил ни одного заседания Тайного совета. Он носил сан епископа Чичестерского, человек он был справедливый.

– Да, я еду с вами, милорд.

Пятеро членов Тайного совета погрузились на баржу, чтобы плыть вверх по реке в Сайон-Хаус. Прибыв на место, они обнаружили Кэтрин в кругу подруг. Перебирая струны лютни, она напевала песню, которую сам король сочинил когда-то для ее несчастной кузины Анны Болейн:

Увы, любовь, мне жизнь губя, ты рвешь со мною без стыда. Я столько лет любил тебя и счастлив был с тобой всегда. Гринсливз, ты мне свет зажгла, Гринсливз, счастье мне принесла. Гринсливз, ты в сердце цвела – лишь ты, лишь ты, моя Гринсливз.

Кэтрин Говард подняла голову и улыбнулась, приветствуя вошедших, и продолжила песню:

Земных богатств моих не счесть, но их тебе я все отдал. Любви моей не смолкла песнь, но я любви твоей не знал. Гринсливз, ты мне свет зажгла, Гринсливз, ты мне счастье дала. Гринсливз, ты в сердце цвела – лишь ты, лишь ты, моя Гринсливз.

Они слушали как зачарованные. Но вот наконец музыка стихла, и с последней нотой печальной баллады чары развеялись. Саффолк учтиво поклонился молодой женщине и сказал:

– Госпожа Говард, мы прибыли к вам для дальнейшего допроса, основываясь на показаниях тех, кого мы уже выслушали.

– Кто осмелился говорить обо мне дурно? Леди Рогфорд? Да кто она такая, – надменно произнесла Кэтрин Говард. – Ее слова ничего не значат, вы должны верить мне, а не ей.

– Господин Калпепер показал, что любит вас и что с апреля состоит с вами в любовной связи, – сообщил Саффолк, лорд-президент Тайного совета. – И леди Рогфорд подтверждает его слова.

– Джентльмены, мне нечего вам сказать, – величественно произнесла бывшая королева.

Епископ Сэмпсон взял ее пухлую ручку в свою. Она была холодна как лед. Как она напугана, подумал он, хотя виду не показывает!

– Дитя мое, ради спасения вашей души умоляю – признайтесь в содеянном, исповедуйтесь мне, чтобы я мог отпустить вам грехи!

– Благодарю вас за доброту, милорд епископ, – ответила Кэт. – Но я не скажу Тайному совету ни слова больше. – Отняв у него руку, она снова взяла лютню и начала наигрывать грустную мелодию.

– Дурочка, ты стоишь на пороге смерти! – закричал Норфолк на свою несговорчивую племянницу. – Неужели ты не понимаешь?

Кэтрин Говард подняла к нему лицо, не выпуская лютни из рук.

– Дядя, все стоим на пороге смерти, как только рождаемся на этот свет. Мы все смотрим ей в лицо, даже вы, дядя!

– Госпожа Говард, так вы отрицаете, что вступили в греховную связь с господином Томасом Калпепером? – снова спросил герцог Саффолк.

– Я ничего не отрицаю и ничего не признаю, – ответила упрямая Кэтрин.

Им пришлось признать поражение.

– Она его выгораживает. Или думает, что выгораживает, – сказал Саутгемптон, когда они возвращались из Сайон-Хаус.

– Это большая трагедия для всех партий, – ответил епископ Гардинер.

Первого декабря Томасу Калпеперу и Фрэнсису Дерему было предъявлено официальное обвинение, обоих допросили. Дерему вменялось изменническое намерение – ведь он поступил на службу к королеве, питая нечистые помыслы, и предательское сокрытие предварительного брачного сговора с Кэтрин Говард. Дерем умолял их признать его невиновным.

Томаса Калпепера допросили по обвинению в преступной связи с бывшей королевой Кэтрин Говард. К этому времени несчастный понял, что не сможет спасти ни себя, ни Кэт, и захотел снять грех с души. Поэтому Калпепер, который сначала отпирался и заявлял, что невиновен, теперь признал вину. Против него свидетельствовали леди Рогфорд и женщины-горничные, у него просто не оставалось выбора.

Томас Говард, герцог Норфолкский, лично зачитал им приговор, в котором и Калпепер, и Дерем были признаны виновными.

– Нижеследующим указано, что вас посадят в позорную повозку и отвезут в Тайбэрн, где повесят. Вам заживо вспорют живот и извлекут внутренности, которые сожгут на ваших глазах, после чего вас обезглавят и четвертуют. Да помилует Господь ваши души, – нараспев читал герцог. Его длинное лицо осунулось, а глаза смотрели тоскливо.

Шестого декабря Фрэнсис Дерем был подвергнут пытке – Тайный совет желал вырвать из него признание в том, что королева совершала грех супружеской неверности также и с ним. Поскольку он уже был осужден на смерть, терять ему было нечего, и он признался в том, чего не делал.

Родные обоих осужденных в отчаянии пытались выпросить для несчастных более милосердную смерть. Семье Калпепера это удалось. Он был джентльмен, и предсмертную пытку отменили. Итак, его должны были посадить в позорную телегу, отвезти в Тайбэрн и просто обезглавить. Фрэнсису Дерему не повезло. Он не считался дворянином, его семья не имела влияния или могущественных родственников, которые замолвили бы за него слово. Дерему предстояло вытерпеть все.

На следующий день, десятого декабря, обоих повезли в Тайбэрн. День был серый и холодный, однако улицы были запружены людьми, которые явились поглазеть на казнь. Позорная телега медленно продвигалась, и зеваки забрасывали осужденных объедками и гниющими потрохами. В Тайбэрне обнаружилось, что у палачей нет колоды. Тогда Томас Калпепер опустился на мерзлую землю на колени и низко нагнул голову. Его губы, не переставая, шевелились в молитве. Рука палача не дрогнула. Он сделал свое дело быстро, не причиняя несчастному страданий.

А к Фрэнсису Дерему судьба была безжалостна. Его вздернули на виселице и держали подвешенным, пока лицо не посинело, а язык не вывалился. Веревку перерезали, несчастного бросили навзничь на землю. Палач рассек ему живот и вытянул длинную цепь кишок. Он кричал и бился в агонии, а вокруг напирала возбужденная толпа, которая упивалась кровавым зрелищем. Вряд ли умирающий чувствовал вонь от горения собственных кишок, его сознание угасало. Почти бесчувственное тело перевернули и приподняли, после чего снесли голову с плеч. Дерем наконец был мертв, поэтому для него уже не имело значения, когда его тело разрубили на четыре части, каждую из которых надлежало затем закопать в неосвященной земле по четырем частям света. Головы Дерема и Калпепера насадили на пики и пронесли по улицам до Лондонского моста, где водрузили для всеобщего обозрения. Слетелись вороны, питающиеся падалью, они быстро выклевали глаза.