Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

вечера придавала торжественность великолепно заходящему солнцу; казалось, все умолкло нарочно, прощаясь с царем дня и готовясь к отдыху.

В такие минуты человек, оставленный сам с собою, если молод — потешается, словно мячиком, цветистыми надеждами в будущности, если стар — со вздохом перебирает воспоминания о загубленной жизни. Загубленной! Ибо кто же на закате дней своих не скажет, что он загубил жизнь свою? Кто же получил все, о чем мечтал, кто остался доволен тем, что получил? Кому же дала жизнь все, что обещала, кто не похоронил на кладбище воспоминаний неисполнившихся надежд сердца?

И наш старик-хозяин задумался, изредка только прислушиваясь, не услышит ли голоса дочери; но березовая роща была на порядочном расстоянии, до слуха достигала только песнь жнецов, и старик продолжал вспоминать прошлое. Меделянская собака Разбой, которая встретила его у ворот, одна сидела у хозяйских ног и от времени до времени в виде напоминания лизала старику руки; живое помахиванье коротким хвостом, светящиеся глаза и морда, поднятая к хозяину, выражали счастливое, веселое расположение Разбоя.

Ветерок становился свежее с каждой минутой, сильнее качал верхушки деревьев и перебирал седые волосы хозяина. Выведенный этим из забывчивости, пан Яцек Курдеш стал искать в кармане ключи, чтоб войти наконец в хату. Хатой обыкновенно называл он, придерживаясь старины, свой чистый и красивый домик. Пройдя первую, очень скромную комнату, где посередине стоял под турецким ковром круглый стол, несколько стульев, покрытых белою масляного краскою, комод, изукрашенный медными бляхами, старые хрипящие часы, а по стенам висели изображения Божиих угодников и картины, представляющие Ходкевича, неволю Максимилиана, освобождение Вены и прекрасную Бочарницу, пан Яцек вынул другой ключ и отпер свою комнатку, которая была тут же рядом с приемного. Узкая кровать, покрытая кожей, над которой висели кое-какое оружие и образок Богородицы Ченстоховской, пара сундуков, столик и несколько узлов и домашней рухляди занимали весь этот небольшой уголок. Окошечко выходило отсюда на огород, засаженный в известном порядке яблонями и грушевыми деревьями, подпертыми и обмазанными старательно глиной, заросший крыжовником, смородиной, кустами малины и клубникой. В середине, под старым куколем, который ломало немилосердно ветром, стояла дерновая скамейка.

Старик, отыскав свой молитвенник, связанный ремешком, и очки, собрался в первую комнату на вечернюю молитву, как вдруг слух его был поражен скорым конским топотом.

— Что это? — подумал пан Яцек, торопливо положив на стол свою книжку и на нее очки. — Кто ж бы это мог так ехать? Не гуменный, потому что к крыльцу, да и топот не клячи; не мужик, потому что это ясно побежка большой лошади, не…

И слова замерли у него на устах, когда, нагнувшись к низенькому окну, он увидел на красивом верховом коне очень молодого мужчину, по его соображениям молокососа, который в сопровождении слуги в светло-зеленой куртке на буланой казацкой лошади остановился как раз перед крыльцом.

— Вот тебе и раз, сударь мой! — произнес пан Яцек. — Ранняя сорока выкликала гостя; уж ранняя сорока даром не прокричит; а тут и Франки дома нет и Бжозовскую нелегкая из дому по грибы унесла, и я один, как перст, с этим дуралеем Грыцком остался тут, а он и стакана воды не сумеет подать порядочно. Вот и вывернись тут, коли умен.

В сенях уже послышались голос и шарканье ногами, и старик, рад не рад, поспешил встретить гостя; не слишком охотно, потому что был. один дома; но и искренно радуясь — потому что по старине: гость в дом, Бог в дом.

«Хоть бы Бжозовская скорей воротилась!» — подумал он, отпирая двери.

За порогом стоял улыбающийся юноша, одетый весьма изысканно, не красивый собою, но свежий и веселый. Странно искривив рот, с выражением, похожим на насмешку, он, приподняв шапочку, спросил:

— Пан Яцек Курдеш?

— К вашим услугам in persona, и прошу вас сюда ante omnia, потому что через порог не здороваются.

Барчонок вошел в комнату, огляделся быстро и, вторично раскланявшись, сказал довольно учтиво, хотя в то же время и довольно надменно:

— Мне приятно познакомиться с соседом; я Сильван Дендера. Отец прислал меня передать вам его поклон и вместе с тем попросить вас в воскресенье на приятельский обед.

Лицо старика, видимо, прояснело радостью; он поклонился чуть не до колен молодому барчонку и, сложив руки, произнес с выражением, отзывающимся старинным благоговением шляхты к барам.

— Какою же признательностью, сударь ты мой, обязан я графу! Как же сумею принять в моей избушке такого дорогого гостя!

Юноша улыбнулся, пожал дружески руку старику и, отыскивая кресла, проговорил со смехом довольно неловко:

— Как вы тут бедно живете!

Старик, заметив, что молокосос оказывает ему мало уважения, приободрился немножко и, не теряя благоговения к высокопочтенной крови, смело, однако ж, и бойко отвечал:

— А что ж, ясновельможный граф, не нам, сударь ты мой, бедной шляхте дворцы, мы к соломенной крыше привыкли.

Молодой человек, сконфуженный, гладил усы, не зная, что говорить, и поглядывал по углам.

— Вы здесь уже давно живете?

— Здесь, сударь ты мой, родился и, кажется, тут и умру, если господь Бог позволит.

— Так одни и живете?

— То есть не совсем один, — приободряясь и становясь развязным, говорил Курдеш. — Потерял я, правда, лучшего товарища, мою жену, царство ей небесное; но от нее осталась у меня дочь, утешение и подпора старости. За счастье почел бы себе, сударь ты мой, ясновельможный граф, представить ее вам как хозяйку моей хатки, но, к несчастью, вышла…

Старик хотел сказать: по грибы, но у него вырвалось: прогуляться. Перед ясновельможным графом он как-то постыдился грибов.

— Чуть ли я тут, в соседней березовой роще, не встретил вашу дочь, — небрежно заметил Сильван, чтобы поддержать разговор, — в белом, с розовым платьице, волосы темные.

— И очень хорошенькая девушка, — прибавил быстро пан Курдеш.

Барчонок улыбнулся незаметно, добавив:

— Подле шла пожилая и дородная женщина.

— А, это Бжозовская, непременно она, — подхватил пан Яцек, — и еще, сударь ты мой, с ними девки.

— Ну, уж остального-то я не видел.

Не знаю, почему молодой человек немного задумался; казалось, он что-то соображал, потом снял перчатки и, улыбнувшись несколько любезнее старику, попросил позволения отдохнуть с минутку.

— Тьфу, человек глупеет на старости! — воскликнул хозяин. — Вы, граф, просто пристыдили меня вашею благосклонностью: я сам должен был humillime [40] просить, чтобы хоть лошади ваши отдохнули и покормились.

«А между тем и моя Франка подойдет, — прибавил он мысленно, — и Бжозовская, и полдник, хоть какой-нибудь, состряпаем для этого графчика».

И гость, и хозяин вышли на крыльцо; старик, заметив верховых лошадей, не отпустил их в