Серебряный пояс - Владимир Топилин

— Нет. Тут до Кызыкуля далеко, за двое суток пешком не доберешься с раной. Да и чует залетный, что мы сейчас по всем кордонам его искать станем. Думаю, наоборот, он в тайгу подастся. Есть предположение, что у них где-то рядом с Серебряным поясом или на Чибижеке зимовье с провиантом имеется. Ведь откуда-то они делали свои нападения на старателей, — и уже более твердо: — Надо его тутака, в ваших краях искать! Для полного исключения конфуза надо во всех старательских поселках мужиков предупредить. Вдруг где к людям выйдет?

Карабаев ненадолго замолчал, выбил о сапог трубку и, будто собравшись с мыслями, начал отдавать распоряжения:

— Слухай меня сюда, хлопцы! Значит, так. Как на реке посветлеет, Егоров Ванька, Затулин Федька и Колмогоров Мишка, грузите битых и вязаных в лодки да по Кизиру в Тубу. Там спуститесь до Тесинского, на подводы и в Минусинск, в уездную полицию. Вы двое, — указал на двух других стрелков, — поедете по всем приискам новость говорить старателям, что бандит по тайге бегает, и как он выглядит. Ты, Хома, возьми Филю и Михея. Да на Кузьмовку. Чтобы к рассвету Мишке Стелькину ласты завернули и сразу в Минусинск его, сукина сына, с мешком на голове. Будет противиться — шашкой голову с плеч без упреждения. Ну, а мы с Власом, его помощниками, со Степаном, — указал на казака, который догонял залетного, — и Владимиром, — ткнул пальцем на веселого хлопца, — погоним Залетного. А теперь на отдых: кашу поесть да прикорнуть чуток. Как зорянка запоет — подъем!

Сказал — как отрезал. Никто из казаков не задал каких-то вопросов. И так все ясно. Никто не приложил руку к папахе, не ответил слово «есть». Как не было построения перед приказом десятника. Казаки не любят солдатчины. Не умеют ходить строевым шагом. Однако дело свое знают лучше любого вымуштрованного долгими годами солдата. Карабаев не указывает своим хлопцам, как носить папаху, как чистить сапоги или следить за оружием и конем. Казак — птица вольная! Военную службу знает от деда, отца или старшего брата. За одеждой и амуницией следит сам, без наставления. На то он и казак сибирский!

Наши старатели подивились такому разнаряду.

— Как же вы малым числом, тремя группами со всем совладаете? — не замедлил спросить Григорий Феоктистович. — Где же лошади ваши? Тут без коней никак!

— Как это малым числом? — усмехнулся в ответ Карабаев. — Да у меня каждый хлопец десятка стоит! Не такие дела творили в паре и по одному. А что насчет коней, так кони сейчас будут.

— А нам что делать?

— Вам? — десятник сердечно протянул крепкую руку. — Вам большое спасибо за помощь! Думаю, вас отметят на Губернском собрании. Такие дела даром не проходят.

— А мне можно с вами? — настойчиво попросил Гришка Усольцев. — Больно уж хочется на Залетного своими глазами посмотреть да пару ласковых слов на прощание сказать.

— С нами? Что же — поехали, коли хочешь. Лишний человек нам не помешает, а только пригодится.

— И я такоже! — тут же определился Иван Панов.

— Ты? — улыбнулся Карабаев. — Едем и ты!

— А кто же на шурфах будет? Кажон день ныне дорог! Да и Наталья у тебя на сносях, вот-вот дитя будет, — пытался противиться Григорий Феоктистович за сына.

— Да что ты, тятя! Тут дело недолгое будет: день-два, и дома будем! — сконфуженно отвечал Иван.

Казаки дружно засмеялись, слушая как здоровенный, под тридцать лет сын оправдывается перед отцом. В отряде карабаевцев были и такие безусые хлопцы, кому было только восемнадцать лет.

Вдалеке от верхней скалы послышались бодрые, многочисленные шаги конских ног.

— Вахромеев, ты ли это? — крикнул в темноту Карабаев.

— А кому ж тут боле? — ответил бодрый молодой голос.

Не прошло и минуты, как из ночи к кострам вышли оседланные кони казаков. Впереди них верхом ехал бравый, молодой юнец, семнадцатилетний казак, недавно принятый в группу Карабаева за настойчивость, силу духа и высокое знание военного дела. Когда карабаевцы начали операцию по захвату бандитов, он держал готовых коней в густой тайге от посторонних глаз.

— Вот теперь, однако, все собрались! — бодро заявил десятник и призвал всех к трапезе. — Хома! Кто ныне хозяин каши? С утра маковой росинки во рту не было! Прошу к столу, уважаемые бергало!

Жизнь белогрудого медведя ограничивалась определенной территорией. Избранное место под солнцем имело направленную основу. Ему шел четвертый год. Теперь это был здоровый, сформировавшийся зверь. Кряжистый в плечах, горбатый выпирающими лопатками, с толстой шеей и угловатой к носу, лохматой головой. Черная, с лаковым отливом шерсть делала его внушительным. Пронзительные, маленькие глазки горели любопытством и хитростью. Круглые уши слышали окружающий мир с неподкупной осторожностью. Чуткий, поросячий нос с живостью вольного ветра волновал его живой, впечатлительный ум. Он был еще недостаточно взрослым, чтобы выстоять свадебную утеху с бурой медведицей, живущей за скалистым перевалом. Однако и не слаб, чтобы отдать свою вотчину в лапы злому, рыжебокому соседу.

Так случилось, что владения таежного царства белогрудого медведя тесно соприкасались с жильем человека. Повсюду, где бы он ни был, каждый день приносил присутствие исконного врага. Дороги, покосы, тропы, свежие и старые кострища, шурфы, поселки, наносимая ветром человеческая речь и запахи, лай собак, мычание коров, ржание лошадей стали для молодого зверя настолько обычными, что он мало придавал этому особого значения. За два года жизни вблизи человеческих поселений белогрудый настолько привык к несовместимому соседству, что воспринимал резкие звуки и запахи как должное. Если другой медведь, неожиданно встретившийся с человеком или внезапно хвативший ноздрями запах дыма, в панике бежал прочь от опасного места, то белогрудый, прежде всего, быстро оценивал степень опасности, а потом решал, что делать: бежать, уходить или наблюдать за действиями врага своего со стороны. Это было похоже на некое противостояние — кто кого — или игру в кошки-мышки. Медведь был где-то поблизости с человеком, видел, чувствовал его, но сам оставался невидимым. В данном случае зверь исполнял роль кошки, наблюдал со стороны, но не нападал на свою мышку. К подобному поведению белогрудого влекло непокорное, врожденное любопытство, а потом искусное подражание его действиям. Если где-то на покосе мужики косили траву, а потом метали в стога сено, дождавшись, когда люди покинут место работы, медведь брал в лапы литовку или грабли и начинал помогать людям. Вот только итог его деятельности не доставлял человеку радости. Разбросанные по тайге косы, сломанные грабли, раскиданные копна вызывали у людей яростное возмущение поведением лохматого помощника. На что белогрудый со стороны недоуменно качал головой: почему они так ругаются? Ведь он помогал, трудился всю ночь! Его должны хвалить, а не вспоминать непонятными словами мать, бабушку, дедушку и все лохматое поколение от каменного века. Однако зверь не обижался на людей: что с них возьмешь? И продолжал помогать! Следы бурной деятельности можно было встретить утром на старательских выработках, где он мыл золото. На лесосеке по заготовке дров, где рубил дрова. На промысле ореха. Если по какой-то причине у него не получалось какое-то ремесло, Мишка нервничал, злился, разбрасывал и портил инструмент. Людям это не нравилось еще больше. Дошло до того, что старатели уносили с собой домой или на стан топоры, лопаты, вилы, грабли, хотя могли все это оставить на месте работы до следующего утра. Угрозы и прямые ловушки на белогрудого не действовали. Зверь хорошо знал характер и хитрости человека. Поймать его в капкан, петлю, затравить собаками было невозможно. Со временем у зверя быстро выработался совершенный инстинкт самосохранения. Однажды увидев работу капкана или петли, он обходился с самоловом предусмотрительно аккуратно, каким-то образом приводил его в нерабочее положение и тут же старался поймать в него охотника. Так было в случае, когда Михаил Самойлов поставил на него капкан. Со дня смерти матери и сестры белогрудый знал страшную ярость ружья. Он боялся огнестрельного оружия, чувствовал его быстрее, чем человека, и поэтому уходил в тайгу, если видел холодный металл на плече охотника, или воспринимал тонкие привкусы сгоревшего пороха.