Птица не упадет - Уилбур Смит

Он лежал так неподвижно, что Марк принял его за мертвого.

Он соскочил со спины Троянца и осторожно подошел к лежащему. Мухи жужжали и оживленно роились над окровавленной прокладкой из листьев синкарпии, перевязанных полосками коры, на боку и на спине.

Марк живо представил себе, как Пунгуше получил эти раны: стоя встретил нападение буйвола, ударил в шею коротким ассегаем с тяжелым лезвием и сразу отпрыгнул, но бык проворно повернулся на коротких передних ногах и наподдал ему своими длинными изогнутыми рогами. Удар пришелся Пунгуше в бок, за бедренной костью, выше таза. Должно быть, удар отбросил его и дал время отползти подальше, пока бык, в которого глубоко вонзилась сталь, шатался, пока передние ноги его подламывались, и он падал с последним вызывающим предсмертным ревом. Марк вздрогнул на ярком солнце, глядя на рану, прикрытую листьями, и нагнулся к ней, отгоняя мух.

Он впервые обратил внимание на фигуру зулуса. Каросс покрывал его голову и плечи, оставляя обнаженной широкую грудь. Набедренная повязка из мягкой кожи, украшенной голубыми бусинками, была натянута между ног, оставляя непокрытыми ягодицы, мощные мышцы ног и плоский твердый живот.

Отчетливо выделялась каждая мышца в отдельности, вены под кожей походили на змей; все свидетельствовало об огромной физической силе и закаленности. Кожа светлее, чем обычно у зулусов. Она гладкая, маслянистая и блестит, как женская, но грудь покрывают жесткие завитки волос.

«Я ставил ловушку на шакала, — подумал Марк, — а поймал льва, большого старого льва с черной гривой».

Теперь он встревожился не на шутку. Неужели Пунгуше умер? Смерть такого великолепного зверя — большая утрата.

И тут он увидел легкие, почти незаметные подъемы и опадания мускулистой груди, протянул руку и коснулся плеча под кароссом.

Раненый зашевелился, потом с трудом приподнялся на локте, уронив каросс, и посмотрел на Марка. Это был мужчина в полном расцвете сил, гордый, возможно, лет сорока, с первым инеем мудрости в коротких темных волосах на висках.

На его лице совсем не прочитывалась боль: лоб широкий и гладкий, как полированный янтарь, рот закрыт, а глаза темные, яркие и гордые. Красивое лунообразное лицо высокородного зулуса.

— Сакубона, Пунгуше, — сказал Марк. — Я вижу тебя, о Шакал.

Зулус некоторое время смотрел на него, обдумывая обращение и стиль приветствия, язык, на котором оно произнесено, и акцент говорящего. Спокойное выражение его лица не изменилось — ни улыбки на губах, ни оскала, только новый свет появился в темных глазах.

— Сакубона, Джамела. Я вижу тебя, Ищущий.

Голос, низкий и глубокий, прозвучал в неподвижном воздухе, как бронзовый гонг. А зулус сразу продолжил:

— Сакубона, Нгага.

Марк заморгал. Ему и в голову не приходило, что Шакал может дать ему такое унизительное прозвище. Нгага — это панголин, ящер, чешуйчатый пожиратель муравьедов, небольшое ночное животное, похожее на броненосца; если его застанешь днем, он кинется наутек как согбенный старец — останавливаясь, близоруко разглядывая предметы на своем пути.

Эти два имени, Джамела и Нгага, использованные вместе, описывают того, кто бегает кругами, разглядывает все встречное и ничего не видит.

Неожиданно Марк увидел себя глазами скрытого наблюдателя: вот он будто бы бесцельно объезжает долину, спешивается, разглядывая все, что привлекло его внимание, потом едет дальше, точно как нгага. Мысль не очень лестная.

И он подумал, что, несмотря на раны Пунгуше, несмотря на свое более выгодное положение, в чем-то уступает зулусу.

— Кажется, нгага наконец кое-что нашел, — мрачно заметил он и пошел к мулу за одеялом.

Под окровавленными листьями обнаружилась глубокая рана, нанесенная рогом буйвола. Если рог дошел до почек, этот человек считай уже мертв. Марк отбросил эту мысль и по возможности осторожно очистил рану акрифлавином*.

Его запасная рубашка была снежно-белой и все еще жесткой от тщательной стирки и глажки Марион. Марк оторвал рукава, сделал из рубашки тампон и наложил на зияющую рану, перевязав оторванными рукавами.

Пока Марк хлопотал, Пунгуше ничего не говорил, не возражал, не проявил никакого беспокойства, когда Марк усадил его, чтобы легче было обрабатывать рану. Но когда Марк разорвал рубашку, зулус с сожалением произнес:

— Хорошая была рубашка.

— Жил-был молодой и красивый нгага, который мог бы умереть от лихорадки, — напомнил ему Марк, — но старый шакал отнес его в безопасное место и дал питье и еду.

Пунгуше кивнул.

— Но он был не такой глупый шакал, чтобы рвать хорошую рубашку.

— Нгага хочет, чтобы шакал был здоров, тогда он сможет хорошо работать, колоть камни и выполнять другие тяжелые работы, когда будет почетным гостем в краале короля Георга, — закончил обсуждение Марк и снова упаковал одеяло. — Ты можешь пускать воду, о шакал? Необходимо проверить, насколько глубоко повредил тебя буйвол.

Моча была коричневой и чуть розоватой, но яркой крови не было. Казалось, почки только чуть ушиблены, толстая «стальная» спинная мышца погасила основной удар. Марк молча помолился, чтобы так и было, хотя не понимал, почему это так его заботит.

Он быстро срезал два тонких ствола и с помощью полосок свежей коры устроил носилки-волокушу. Потом накрыл носилки своим одеялом и кароссом Пунгуше, прежде чем привязать их к Троянцу.

Он помог рослому зулусу улечься, удивившись тому, какой тот высокий и как тверда его рука, которой он опирался на плечо Марка.

* Асептическое средство.

Пунгуше плашмя лежал на носилках, а Марк вел мула по звериной тропе, и два тонких ствола оставляли на мягкой земле длинные темные борозды.

Уже почти стемнело, когда они миновали место охоты на буйвола. Глядя на заросли тростника, Марк видел на деревьях уродливых черных стервятников, ждавших своей очереди у туши.

— Почему ты убил моего буйвола? — спросил он, не уверенный, что Пунгуше в сознании. — Теперь все знают новые законы. Я побывал во всех деревнях, говорил со всеми индунами, со всеми вождями, все меня слышали. Все знают, какое наказание ждет за охоту в долине.

— Если это твой буйвол, почему на нем нет следа твоего железа? Разве не в обычае белых людей выжигать клеймо на своем скоте? — спросил Пунгуше с носилок без улыбки и без следа насмешки, однако Марк знал, что это насмешка. И почувствовал, как оживает его гнев.

— Даже старый король Чака объявил это место священным.

— Нет, — возразил Пунгуше. — Оно было объявлено местом королевской охоты, — его голос гордо зазвенел, — а я зулус королевской крови. Я охотился здесь по праву рождения, это мой долг мужчины.

— Никто не имеет права здесь охотиться.

— А как же белые, которые уже сто сезонов приходили сюда с исибаму, ружьями? — спросил Пунгуше.