Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

но не такой как раньше, было похоже, что кто-то скребет чем-то стену. Звук иногда прерывался ненадолго, кто-то останавливался, чтобы отдохнуть, а потом снова интенсивно скреб бетон.

— Мы пойдем туда? — спросила она.

— Если будет дорога, — ответил он, отмечая очередной проход.

— Как ты думаешь, откуда она взялась? — спросила Венса, когда они прошли несколько поворотов. — И почему она — это я, только маленькая?

Он, пройдя несколько метров вдоль стены, ответил:

— Здесь кто-то проводит с нами эксперимент. Им почему-то хочется посмотреть, как мы работаем, точнее, действуем в экстремальных условиях. Вот подсовывают нам меняющийся лабиринт и эту девочку, чтобы вывести нас из равновесия.

— Зачем им это надо? — снова спросила она.

— Не знаю, — ответил он. — Может быть, им просто интересно наблюдать за нами. Может, они это делают от скуки. Им скучно там где-то…

Последнюю фразу он сказал со злостью и хотел прибавить к ней крепкое словцо, но остановился. На стене обнаружилась очередная надпись, видимо, наспех накорябанная предыдущими ходоками.

Пионэр, ты не дурак,

Ты законченный чудак.

У тебя есть много дел,

Ты ведешь себя как…

— Видишь, как их называют? — сказала она, кивая в сторону надписи. — Ты тоже хотел сказать про них нехорошо?

— Я хотел сказать не о пионэрах. Пионэры — это роботы, что с них возьмешь. А о тех, кто наблюдает, кто эту всю фигню придумал, — сказал он тихо, как будто кто-то мог их здесь подслушать, и добавил: — Нам надо идти быстрее, уже прошло много времени.

За очередным поворотом они явственно услышали чьи-то голоса. Говорили двое. Один голос, хотя и очень тихий, явно принадлежал юноше, а второй был еле слышен и, казалось, исходит от ребенка. Она наткнулась на его спину, и он, прижав палец к губам, обернулся, показывая ей, что надо идти тихо и осторожно. Юноша, их знакомый попутчик из пумпеля, и его девчушка, крепко обнявшись, сидели в нише и о чем-то шептались. Увидев Лучу с Венсой, они замерли и, не шевелясь, испуганно смотрели на них. Так продолжалось несколько секунд, пока Лучу не спросил сидящих:

— Вы давно здесь прохлаждаетесь? — и, не получив ответа, спросил еще раз:

— Что случилось, вы не можете идти?

Вопрошаемые явно не желали контактировать. Лучу задал еще один вопрос:

— Может быть, пойдем вместе?

Ответа не последовало. Сидящие еще более насторожились и, судя по их виду, находились в невменяемом состоянии. Может, они тоже мираж, предположила Венса?

— Второй мираж подряд, вряд ли, — ответил Лучу. — А, впрочем, давай потрогаем их.

Они вплотную приблизились к сидящим. Лучу протянул руку к юноше, и тот тут же замахал руками, как бы отбиваясь от протянутой руки. Лучу отстранился от него и громко, так, чтобы расслышали все, сказал:

— Нет, это не мираж, он задел меня рукой, и ничего не произошло.

Сидевшие осторожно встали. Юноша потрогал Лучу за руку и тихо произнес:

— Вы настоящие, а тогда были фантомы.

Девчушка подошла к Венсе, коснулась ее локтя и расплакалась:

— Вы не знаете, как мы устали… Голые стены и нет конца этим туннелям.

Юноша обнял ее за плечи.

— Не бойся, нас теперь много, не бойся.

— А что же все таки случилось? — спросил Лучу. — Что вас так напугало?

— Мы встретили вас двоих, но только неживых. Нет, пожалуй, живых, но только не таких, какими вы были в пумпеле, — ответил юноша. — Вы шли по туннелю, как будто не знаете друг друга, и прошли прямо через нас. Жуткая картина. Можете себе представить, через вас проходит человек, а вы не чувствуете это, только смотреть на это страшно.

— А что было дальше? — спросил Лучу.

Дальше ничего не было. Вы молча скрылись за поворотом и больше не появлялись. Вот только сейчас вы здесь, но уже другие, нормальные.

— Нормальные, — подтвердил Лучу. — Тогда, может быть, пойдем дальше?

— Да, да, конечно, — ответил юноша, — только она, — он указал на девчушку, — боится туннелей.

— Клаустрофобия, — предположил Лучу.

— Что-то в этом роде, да еще эти призраки, — подтвердил юноша.

Девчушка крепко держала Венсу за руку и зажмурившись слушала разговор.

— Мне надо завязать глаза и вести так по лабиринту, — девчушка закрыла глаза свободной рукой, — я не буду вам обузой, я выдержу.

* * *

— Коллега, если это был последний пумпель, то что же получается, мы больше не нужны? — профессор перевел взгляд от большого экрана на дисплей центральной связи. — Вот извольте наблюдать: «временно приостановить…».

— Да-с, — ответил второй из говоривших, — пора бы нам, коллега, и на покой. Молодежи место надо уступить.

— Согласен, согласен, — махнул рукой первый, — уж сколько можно торчать в этом институте, да вот только сомнения у меня есть, коллега.

— Какие сомнения, друг мой? Пора, время пришло нас сменить.

— А сомнения вот какие, — ответил первый. — Молодежь меркантильная какая-то стала, к деньгам липнет. А если денег нет, то и «до свидания» говорит прямо без проволочек и ухищрений всяких. Вот вы, коллега, когда начинали, думали о деньгах?

Наступила пауза, видимо, оба вспомнили свои молодые годы. Им, конечно, хотелось рассказать о себе красиво, что-то неприятное забыть, заретушировать, а остановиться на хорошем. Высветить, так сказать, его поярче, чтобы самому себе в удовольствие было.

— О деньгах, если честно, думал. Хотел карьеру научную сделать, чтобы какую-то весомость в обществе приобрести. Чтобы значение иметь, уважение и, чёрт его знает, что еще? Наверное, думал, чтобы жизнь состоялась, чтобы все сложилось удачно. Мечтал, так сказать, о хорошем.

— А о больших деньгах мечтали?

— Как-то непонятно тогда было, что значит большие деньги? Понималось, конечно, что труды твои должны тебе и блага принести, но так жестко труд и деньги не связывались. Интерес к познанию велик был. Он многое заслонял, и бытовые неудобства, и некоторое безденежье вначале. А потом, — профессор потер ладонью лоб, как будто пытался расшевелить старые воспоминания, — что потом? Потом тихо, сначала незаметно, а далее все явственнее и явственнее началась погоня за благополучием и, несомненно, за деньгами. Интерес к познанию остался, но за чередой бытовых проблем заметно ослабел.

— Вот-вот, коллега, быт-то и заедает. Кто-то эту мысль уже озвучивал. А если взять да и принять постулат, что есть ценности поважнее денег, — первый из говоривших мечтательно взглянул вверх, куда-то к самому потолку, и продолжил:

— Не можем, то есть говорить-то можем. Сделать не можем, силы духа не хватает. Да и зачем выделяться, за сумасшедшего сочтут.

— Сумасшедшим, в этом смысле, быть не страшно, — возразил второй, — страшно предать самого себя. Предашь себя и других начнешь предавать.

— Да-с, — согласился первый. — Это