Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев - Роман Кожухаров

— Осколком!.. — громко, с каким-то удивленно безумным выражением на покрытом пылью и копотью лице прокричал второй номер.

Он деловито и споро разрывал на длинные полосы ткань исподней рубахи.

— Как Андреич только стрельнул, так его и вдарило. Во как!.. — тем же безумно контуженым криком добавил боец.

Он ловкими движениями сложил вчетверо одну полосу ткани, затем, стараясь действовать как можно аккуратнее, раздвинул края гимнастерки возле раны. Эти движения, судя по всему, причинили неимоверную боль Андреичу. Землистое лицо его вдруг разом сделалось пепельно-бледным. Но он держался молодцом, стараясь не стонать. Стон исторгся из его груди, только когда его товарищ наложил ткань на рану.

— Потерпи, потерпи, браток… — шептал второй номер, успокаивая раненого, страдальческое лицо которого исказила гримаса сильнейшей боли.

LXV

— Патроны есть?! На ПТР?! — перекрикивая хаотичный гул орудийной и пулеметной стрельбы, спросил старший лейтенант.

Второй номер молча кивнул куда-то вниз. Федор не сразу сообразил, что он показывает на правую руку раненого. Из зажатого кулака торчали две красные с черными наконечниками крупнокалиберные пули.

Старший лейтенант схватил руку «пэтээровца» и попытался разжать пальцы, но тщетно. Внушительный кулак Андреича был сжат намертво. Он вцепился в последние свои патроны — самое ценное его имущество — мертвой хваткой и никому не собирался их отдавать.

— Бесполезно… — со знанием дела констатировал номер второй. — У Андреича, знаете, какая силища? Вы не знаете… Андреич всех на руках перебарывал… А не дай бог, если кому двинет по бороде, так считай — все, пиши пропало… С одного удара валил. И в рукопашной…

Номер второй закончил перевязку и теперь, довольный, смотрел на свою работу и на своего боевого товарища. Раненый тяжело дышал и глядел на склонившихся над ним бойцов, словно не узнавая их.

— Некогда, Андреич… — нетерпеливо взял его за руку Коптюк. — Патроны нужны…

— Погодите, товарищ командир… — мягко, но настойчиво остановил его «пэтээровец». — Не так надо… Вот как надо…

Отерев крупные зерна пота со лба раненого, номер второй произнес:

— Андреич… Андреич… это свои, это взводный… старший лейтенант…

Он говорил со своим товарищем, как с тяжело больным или как с совсем маленьким. Тот внимательно глядел, переводя взгляд то на него, то на взводного, то на Дерюжного. Потом вдруг кулак его разжался, и на широкой грязной ладони сверкнули новой красной краской два патрона 14,5-миллиметрового калибра.

LXVI

Схватив патроны, Коптюк кинулся к ружью, прислоненному к стенке окопа. Оно оказалось непривычно тяжелым, но Федор, не подавая вида, подтянул его на бруствер. Пули свистели слева и справа, над головой, вздымая фонтанчики взрытого грунта.

Два патрона, всего два выстрела, чтобы заткнуть этот нескончаемый поток пулеметных очередей из вражеского танка. Вот несколько пуль взрывают грунт возле Коптюка, ударяются в противоположную стенку, в щепы кромсают деревянные жерди. Слишком этот немец отчаялся, вот и не может взять себя в руки, стрелять на поражение. Видать, патронов уйма, вот и палит, все свое отчаяние выжимая в гашетку. У нашего бы «максима» уже давно бы кожух от такой нескончаемой пальбы перекипел. А этому хоть бы что. Краем раскаленной своей мысли Коптюк подумал, что не слышно что-то «максима». Не случилось ли чего у Зарайского?

А этот, фашист замурованный, палит и палит. Одно слово, что недобитый. Товарищам его, похоже, каюк все-таки пришел. А этот уперся. Настырные они, упертые, если звереют, свалить их ох как тяжко…

Дерюжный говорит, что это ихний МГ-34. У него стволы съемные. Удобная штука. Накалился один ствол, ты его — р-раз и поменял. И снова за гашетку берешься, разогрелся этот, ты его меняешь в свой черед. Гвоздев говорил, что у немецких стрелков в танке по два запасных ствола, это к основному. Запасливые они, фашистские гады. И все у них продумано, и комфорт, и патроны. А вот не продумали, сволочи, что Потапов вам гранату в ствол сунет! Или Гвоздев, или Фома…

— Дерюжный! Слышь, Семеныч!.. — окликнул старший лейтенант своего замкомвзвода, оттягивая массивный затвор противотанкового ружья и укладывая непривычно длинный патрон по желобку в патронник.

— Да, Кондратыч… — тут же отозвался замкомвзвода.

— Ты это… Расчет «максима» проверь… Молчат чего-то…

Замкомвзвода тут же бросился выполнять, а Коптюк остался один на один с плюющей огнем бронированной махиной.

Вот у них патронов — не сосчитать, и стволов всяких на замену. Это Гвоздев говорил. Гвоздеву верить можно. Так вот в итоге оказалось… Не похоже, чтобы на плен парни нацелились. Уж очень жаркая там стрельба, вокруг рва стоит, земля вот-вот загорится. Это гранаты в ход пошли. До последнего парни бьются. «И Андреич вот тоже мужик запасливый… Вон целых два патрона сберег. И отдавать не хотел. Вот это силища…» — подумал Коптюк, переводя целик в нижнее положение.

Эти два патрона — поценнее будут, чем ящик пулеметных лент в бронированном гробу этого обезумевшего немецкого танкиста. Только это доказать надо. Это он, Федя Коптюк, должен доказать. И он докажет, потому что другого выхода у них не остается.

Хоть второй номер и предупреждал про отдачу, хоть Федор и готовился и делал все как положено, ружье после выстрела шарахнуло по всей правой его стороне с такой силой, что ему показалось, что его ударили молотком. Даже не поглядев на результаты своего выстрела, он тут же стал заново передергивать затвор. Вражеский пулемет молчал.

— Попали, товарищ командир! Ух, как вы!.. Попали! Слышь, Андреич! — кричал второй номер.

Коптюк, не слушая его, не обращая внимание на сильную боль в ключице, снова прильнул к прицельному целику. Там, где вылупливалась из передней брони шаровая глазница пулеметной точки, зияла черная, с рваными краями дыра. Федор целился в нее. Еще разок, еще, чтоб наверняка…

Второй выстрел оставил вмятину на левом щитке гусеницы. Ружье скакнуло в руках старшего лейтенанта совершенно своенравно. Но пулемет молчал, и это было главное.

LXVII

Штрафники смогли поднять головы. Они увидели, как немецкие танки перестраивают свои ряды, а пехотинцы, поднявшись в полный рост, устремляются прямо на окопы штрафников.

Из хаотичного клубка мыслей, лихорадочно метавшихся в голове Коптюка, вдруг выпросталась одна, предельно ясная в своей отчаянной четкости. Черта с два они сюда пройдут. Фашиста надо встретить на подходе, да так, чтобы им мало не показалось. Отомстить за Потапыча и за его бойцов, Фомина и Гвоздева, за всех, кто тут головы сложил. За всех, за всех…

— Эх, ни за что Потапыч гибнет… — словно читая мысли командира, тяжело выдохнул вслух свою думу Дерюжный.

— Так не бывает, чтобы ни за что… — сурово ответил старший лейтенант. — Ты танк вот тот подбитый видишь? То-то же… а он фашистом битком набит. А ты говоришь ни за что… Ты это, Семеныч, давай бегом по отделениям. В контратаку пойдем. Пока эти гады на месте топчутся. Встретим их по-сталинградски…