Под флагом цвета крови и свободы - Екатерина Франк

– Говорите тише, не то даже я не смогу вам помочь! – зло прошипела Эрнеста, глядя куда-то ему за спину. – Вот и он.

Генри, усталый и распаренный, с кое-как отмытым от сажи, но все равно виноватым и по обыкновению нежно улыбающимся лицом, действительно выбирался в этот момент на палубу. Осмотревшись, он безошибочно направился на капитанский мостик и встал возле отвернувшегося Рэдфорда, что-то тихо и виновато говоря ему.

– … Ты прости меня, Джек? Ты не представляешь, как мне стыдно… – долетели до ушей Эдварда его слова, а следом за ними – негромкий, но явно довольный смех капитана.

– Вот видите? Все хорошо, – тоже улыбаясь, заметила Эрнеста с торжествующим видом. – Принимайте вахту, мистер Дойли, а я пойду спать. Замучилась с этими чертями… – подавив зевок, чуть виновато призналась она.

В своей каюте Морено действительно сразу же легла спать. Прошло, казалось, всего несколько минут, прежде чем ее разбудил торопливый шепот:

– Сеньорита! Сеньорита Эрнеста, просыпайтесь скорее!.. – Эдвард, полностью одетый и встревоженный, стоял прямо над ней – Эрнеста, забыв о том, что на ней лишь едва прикрывающая грудь рубашка и штаны, потерла глаза ладонью и растерянно покосилась на чуть светлеющее в проеме окна небо: было около четырех часов утра:

– Что случилось, мистер Дойли?

– Генри нет, – без обиняков прямо сообщил Эдвард, нервно ероша свои непривычно короткие волосы. – Я встал двадцать минут назад, глянул – а его гамак пуст.

– Может, вышел куда-нибудь? – лицо у Эрнесты все еще было крайне сонным и недовольным, но взгляд уже прояснился и приобрел обычную жесткость. Дойли хлопнул себя ладонью по бедру:

– Нет, я везде проверил. И заодно нашел очень интересную пропажу.

– Какую еще пропажу? Мистер Дойли, да говорите уже!

– У нас было четырнадцать шлюпок. Теперь их стало тринадцать, – с некоторым даже злорадством сообщил Эдвард. Морено одарила его долгим испытующим взглядом и, по видимости, поверив сказанному, сразу же выбралась из гамака, как была, босиком, с растрепавшимися за ночь волосами:

– Я немедленно сообщу Джеку. Он не мог разрешить это, я бы знала!..

– Нет, – помрачнев еще больше, торопливо возразил Дойли. – Он сразу же развернет судно к берегу, а этого допустить нельзя, вы сами говорили. И Генри тоже это слышал, кстати.

– Вздор! Пустые домыслы, которые вам нечем доказать. Если вы намеревались сбежать этой ночью таким образом, то могли не выдумывать весь этот бред про Генри, – почти с тоской перебила его Эрнеста, лихорадочно озираясь в поисках не то сапог и верхней одежды, не то ключей от оставленного на столе сундука с картами и приборами. Эдвард внезапно протянул руку и схватил ее за локоть:

– Скажите, вы правда не понимаете, что происходит? Ну же, сеньорита, вы должны помочь мне! Я возьму шлюпку, постараюсь догнать его и вернуть на борт: нас с ним еще могут не заметить с берега, но целый корабль или даже два – никогда! Просто постарайтесь… – он запнулся, встретив настороженный взгляд Эрнесты. – На это мне нужно время. Выиграйте мне хотя бы пять–шесть часов! Скажите, что возникли неотлучные дела на «Морском льве», а еще лучше – передайте это через кого-нибудь, капитан до полудня нас и не хватится!..

– Не хватится? – зло переспросила Эрнеста с невольной усмешкой, но сразу же сама пообещала намного серьезнее: – Хорошо, я постараюсь выиграть вам как можно больше времени, но при одном условии, – распахнув дверь, она обернулась к нему и проговорила тоном, больше напоминавшим приказ, нежели предложение: – Шлюпку проще спустить на воду вдвоем. Идемте, пока никто не проснулся.

На шлюпочной палубе было пусто и прохладно в этот час; сиротливо зияло прогалиной место той лодки, на которой ушел Генри. Отвязывая найтовочный канат, Эрнеста сухо, отрывисто говорила, не поднимая головы и старательно не глядя в сторону Эдварда:

– Вы знаете город лучше меня, так что не буду советовать, где вам его искать. Если до полудня не управитесь, все равно возвращайтесь: расскажем обо всем Джеку и будем дальше вместе думать, как быть. И еще… – какой-то неподатливый узел застопорился в ее руках, и Эрнеста, чертыхнувшись, с силой дернула за веревку: – Это и есть мое условие. Если вас… если вас вдруг заметят – не рискуйте понапрасну, мистер Дойли. Бросьте свои глупые дворянские замашки и бегите. Никто… ни один человек здесь не осудит вас за это.

– Хорошо, сеньорита. Я обещаю вам не рисковать своей жизнью без крайней нужды, – серьезно заверил ее Эдвард, берясь за весла. Течение было сильное, поэтому на какое-то время все его внимание оказалось приковано к тому, чтобы отделиться от судна и двинуться в направлении берега; когда же он поднял голову, между шлюпкой и кораблем лежали уже добрых полсотни ярдов: Эрнеста все еще стояла на палубе и махала ему рукой. Ее стройный силуэт на фоне хищно трепетавших на ветру снастей и медленно светлевшего неба был последним, что увидел Эдвард, прежде чем с новой силой налег на весла.

***

Знакомые узкие улочки, в которых местами булыжники утопали в зелени, легко стелились Эдварду под ноги. Город в целом остался именно таким, каким он его запомнил – разве что обычные караулы солдат в красных мундирах, ежедневно совершавших обход по часам, встречались значительно реже прежнего, и в Дойли против воли просыпалось едкое раздражение: он был убежден, что, свернув в сторону от главной площади и добравшись до отлично известного всем местным трактира «У Джо», непременно обнаружил бы там с десяток незадачливых караульщиков. Похоже, его нынешний преемник, кто бы он ни был, здорово распустил солдат: Эдвард, искренне не считавший себя излишне строгим, всегда считал, что пустующая гауптвахта – признак скверного командира.

И все же отвратительнее всего была вовсе не скверная дисциплина среди солдат, не необходимость срочно прикидывать, где разыскивать Генри и не опасения, что в их отсутствие Рэдфорд прикажет либо идти дальше, либо подходить к берегу, где суда могут заметить и, опознав «Попутный ветер», открыть огонь – все это хоть и было крайне неприятно и непрерывно сидело в сознании Эдварда раскаленной иглой, отвлекая от других мыслей, но над всем этим довлело одно тягостное чувство, мерзкое, мучительное и унизительное – чувство собственной ненужности в некогда родном городе. Нью–Лондон, под стать своему далекому туманному собрату, даровавшему ему имя, принял Эдварда, выпил из него все силы и отбросил прочь, как надоевшую игрушку, без малейшего сожаления. Все так же в иллюзорном подобии веселья сияло на небе солнце, заливая все жаркими лучами, шумел город вокруг, а над всем этим муравейником звучал чуть различимый голос моря – единственного, что было здесь настоящего, создавшего, окружившего это место и тихо посмеивавшегося над суетливой пестротой людской жизни.

Подгоняемый его зовом – даже выйдя на сушу, Эдвард почему-то теперь ощущал всем своим существом эту огромную соленую бездну, шептавшую ему поторапливаться от самой песчаной кромки берега – Дойли ускорил шаг, уже почти перестав вглядываться в лица встречных людей и не ища глазами прошлых знакомых. Даже мысль о Мэри Фостер слегка притупилась и не колотилась в висках оглушительным набатом, как он ожидал. Найти Генри, отвести к спрятанной в прибрежных зарослях в четверти мили от порта шлюпке и вернуться на корабль, пока не случилось чего-нибудь действительно непоправимого – вот единственное, что заботило Эдварда теперь.