Опоздавшие к лету - Андрей Лазарчук

— Ты не знаешь, кто это? — спросил он Тони.

— Нет, — сказал Тони. — Но очень хотел бы узнать.

— По окончании операции, — сказал Андрис.

— Есть, мон женераль, — сказал Тони.

Женераль, подумал Андрис. Кстати, о женералях: кем бы, интересно, я ему сейчас показался? Мухой на стекле? Есть, говорят, такое гладкое стекло, что мухи на нем не удерживаются и падают — со страшно глупым видом. Вот как у меня сейчас. Не за что зацепиться. Хотя, с другой стороны, нормальные операции внедрения — а чем я еще занимаюсь? — длятся месяцами. Это у сверхасов внешнего и внутреннего шпионажа. Чего же требовать от бедных любителей?

Вот именно. На кой черт он послал именно меня? Не дилетанта, конечно, но.. на кой черт? Дело Горьковица, конечно, он упоминал его… но я до сих пор не знаю, как именно мне удалось допереть тогда до сути. Острый приступ гениальности, с кем не бывает… И даже то, что генерал опять на ножах со своим начальством, мало что объясняет… Эх, знать бы правду.

Знать бы правду, маленькую частную правду о том, что именно происходит в этом городе, — даже еще более частную: почему все наркоманы вдруг вылечились?.. как это у Мелвилла? «Но жгучую Истину могут выдерживать лишь исполинские саламандры: на что же тогда рассчитывать провинциалам?» Рассматривать тени саламандр и по конфигурации теней… Стоп. Наркоманы — вылечились. Вопрос к доктору: правда ли, что… когда задают вопрос в такой форме, значит, слухи об этом ходят. Ответ: профессиональная этика… можно было бы сказать короче: да. Это что же получается: доктор втихую вылечил весь город, чего никто и не заметил? А что: намагничивает, скажем, воду в резервуаре, все пьют и больше к наркотикам не притрагиваются… а побочный эффект — падение рождаемости… Андрис посидел немного, глядя на подшивку газет. Да, это ничуть не хуже людей из будущего, подумал он. Даже изящнее — меньше допущений. А главное — доступно проверке. Прямо сегодня. Кстати, уже пора.

Андрис застегивал рубашку и собирался уже начать разговор, но доктор его опередил.

— Господин Ольвик, — сказал он, — вот я уже второй день смотрю на ваш живот и не знаю, удобно или нет задать вам один вопрос?

— Удобно, — сказал Андрис.

— Вы упомянули «Белую лигу». Как я понимаю, вы участвовали в борьбе с ней?

— Разумеется.

— Вы были в УНБ или в полиции?

— В полиции. Я был в тот момент начальником полиции, полицмейстером — так это тогда называлось.

— Понятно. Потом, разумеется, пенсия?..

— Да. И научная работа. Я работаю в криминометрическом центре.

— Но связи, как я понимаю, у вас должны сохраниться. Так вот: вы не порекомендуете мне хорошего частного детектива?

— Моя кандидатура вас устроит? — спросил Андрис. — Или там предполагается кросс по пересеченной местности?

— Я был бы вам очень признателен, если бы вы смогли помочь мне в моих затруднениях. Нет, кросса не должно быть, — слабо улыбнулся доктор. — Равно как и перестрелок.

— Я весь внимание, — сказал Андрис.

Дело доктора было просто и незатейливо — одно из тех простых и незатейливых дел, которые очень дорого стоят. Господин Ольвик почувствовал на себе всю прелесть метода, не так ли? В принципе все это очень просто, но сама технология метода очень сложна и тонка. Чрезвычайно тонка. Тот цилиндр, который у стола, — просто соленоид с концентратором поля. Восемнадцатый век. А вот — двадцатый. Последняя четверть. Лазерный проигрыватель, сорокаканальный. Специально модифицированный, существует в одном экземпляре. Но самая суть — в этом, — доктор извлек из недр аппарата толстую, в палец толщиной, шестиугольную, тускло поблескивающую пластину размером с чайное блюдце, подал Андрису. Андрис принял пластину и чуть не уронил: в ней было килограмма два. Золото? Не совсем, сплав на основе золота, там осмий, иридий, индий… Доктор снова взял пластину в руки, и она раскрылась, как раковина. Внутри засияла радугой круглая дифракционная решетка. Понятно, сказал Андрис, это здесь записано то, что подается на соленоид? Совершенно верно. Так вот: запись чрезвычайно высокой точности, и снять с нее идентичную копию при нынешнем уровне копировальной техники невозможно. Но, видите ли… сняли. Доктор отпер небольшой, но очень хороший — фирма «Голанд» — сейф. В гнездах стояли такие же пластины: семь штук, сосчитал Андрис. Та, что в аппарате, сказал доктор, — это воздействие на хрящевую ткань. Единственный сохранившийся оригинал. Это — копии. Вот — воздействие на миокард, вот — на опухолевые клетки соединительной ткани, на опухолевые мышечной ткани, на нервную проводящую ткань, на нервную мозговую — программы регенерации; а это, так сказать, целевые… прицельные… на таламо-гипофизарную систему, коррекция всех гормональных нарушений, и на лимбическую — освобождение от химических зависимостей… От алкоголизма? От алкоголизма, от морфинизма, кокаинизма и всего остального, система сама адаптируется к конкретному нарушению. И вы это не используете?! Это нельзя использовать, сказал доктор. Это — нельзя.

Когда доктор Хаммунсен вдрызг разругался с Радулеску и ушел из института, он внес необходимую сумму — все свои деньги — и выкупил оборудование. Он имел на это полное право, поскольку приобрел патент на способ лечения и на инструментарий. Но вопреки решению суда, вообще вопреки всем и всяческим законам, Радулеску и его холуи не желали выдавать из институтского хранилища эти вот диски. Мотивировки были разные. Наконец, после протеста прокурора, доктор Хаммунсен смог забрать то, что принадлежало ему по праву. Однако после проверки качества записи он установил, что диски подменены высококлассными копиями…

— Вот, пожалуйста. — Доктор погрузил диск в установку, пощелкал клавишами — из динамика с полуфразы раздалась нервная, резкая музыка, от которой сами собой напряглись мышцы и захотелось оглянуться. — Это оригинал — хрящевая ткань. На экранчике осциллографа плясала ломаная линия, лохматая, как шерстяная нить. Нажатием клавиши доктор остановил ее.

— Видите, сколько обертонов, — показал он. — И обратите внимание на форму спайков — тонкие и острые. А вот — копия. Он поменял диски, опять включил. Мелодия была заунывной и тревожной. Линия на осциллографе на первый взгляд была такой же лохматой.

— Видите: обертоны приглажены, вот тут сливаются, основания спайков более широкие, вершины срезаны…— Из-за этой музыки голос доктора стал совершенно призрачный. Андрис присмотрелся. Все было так, как говорил доктор.

— То есть такую запись уже применять нельзя? — спросил Андрис.

— Нельзя.

— А делать новую?..

— Что вы в этом понимаете…— вздохнул доктор. — Я выложился весь. Это… я даже не знаю, с чем сравнить…

— Я понял, — сказал Андрис.

— Вы беретесь? — спросил доктор. — Я консультировался с юристом, мне нет смысла обращаться в суд или в полицию, потому что нет состава преступления, диски у меня, а доказать, что они поддельные, невозможно, не с чем сопоставить…