Ольга, княгиня русской дружины - Елизавета Дворецкая

Дым из оконца все густел. Я заткнула отверстие, встав на ларь, как сумела чем-то из припрятанной здесь одежды – иначе мы бы задохнулись. Мы остались в полной темноте. Но и она не спасала нас от криков и дыма. Дети ныли, я утешала их как могла, но они понимали, что я лгу, и не верили. Казалось, от всего белого света нам остался этот погреб – без света и воздуха. Будто нас живыми опустили в «русскую могилу» – подземный сруб вроде того, в каком похоронили Свенгельда.

Через какое-то время я снова залезла на ларь и отодвинула уголок своей тряпичной заслонки.

И прямо перед глазами у меня блеснуло пламя! Что-то уже горело в городце, в прореху потянуло густым дымом и гарью – и отчаянным предсмертным криком. Я слышала тяжкие удары по дереву – ломали ворота.

Вернув тряпицу на место, я села в дальний угол, держа обоих детей на коленях и обняв их изо всех сил. Вот моя жизнь – жизнь внучки Ульва и Сванхейд волховецких, дочери Олега Моровлянина, правнучки моравских князей Моймировичей и северных конунгов из рода Одина. Я сдохну, как крыса, сгорю в погребе, задохнусь от дыма… я и мои дети! Им-то за что?

Я пыталась вспомнить, с чего все началось, что впервые нарушило лад нашей не совсем безмятежной, но вполне устроенной жизни. Гибель Ингвара… смерть Свенгельда… приезд Логи-Хакона… Как давно был тот сияющий летний день, вскоре после Купалы, когда мы с Соколиной гуляли над рекой и впервые увидали на том берегу солнечного всадника, пригожего и блестящего, будто сам Ярила… Тогда мы смеялись, что он своими рыжими волосами и красной одеждой может поджечь лес. И невидимый факел был в его руке – он поджег Деревлянь, не желая и не ведая того…

Я качала детей на коленях и пела колыбельную песню. Но они не хотели спать: Малка плакала, Добрыня расспрашивал меня, пытаясь понять, что происходит. Но я не могла сказать им: сейчас мы умрем.

Потом… за дверью раздался шум, треск, она распахнулась. Я привстала, но в проем вместо воздуха хлынул вопящий поток баб. А с ними – густой дым, блеск пламени, крики и шум сражения. Боевой рог ревел совсем близко.

Бабы – мне показалось, их была сотня – ворвались в погреб, падая и давя друг друга. Тела в грязных, закопченных кожухах и свитах разом заполнили его целиком. Нас зажали, притиснули к стене, и тут я закричала, понимая, что нас сейчас раздавят, но в общем вопле никто не слышал даже своего голоса. Теперь мне нечего было их бояться: они и не заметили меня, и не хотели знать, что здесь сама древлянская княгиня. Всем нам предстояла скорая и одинаковая смерть.

Дверь уже нельзя было закрыть, вход закупорила пробка чьих-то тел, но дым и пламя бушевали совсем рядом. Обезумевшие бабы продолжали напирать, пытаясь забиться в погреб поглужбе, но это было уже никак невозможно. Хорошо, что я успела поставить детей на ларь, где перед этим сидела: так у них появилось небольшое пространство, где их не раздавили бы. Какое счастье, что они были тогда еще так малы! Меня били и толкали по спине, но я не обрачивалась. Приходилось бороться за каждый глоток воздуха.

А снаружи не смолкали крики, каждый миг кто-то погибал. Сражение шло уже перед горящими избами. Над нашими головами висел густой дым, дышать было почти невозможно, глаза слезились, и я жмурилась. Наверное, духи мертвых, переходя через Огненную реку, испытывают такие же мучения, но нам довелось окунуться в нее еще при жизни. Хотя тогда я не поручилась бы, что жива.

Дети сперва кричали вместе со всеми, потом Малка замолчала и сникла. Я молилась, чтобы она лишь обеспамятела от духоты. Но теперь и меня тянуло дико вопить и брыкаться, лишь бы нас выпустили на воздух, пока мои дети не задохнулись насмерть в этом проклятом погребе.

Потом у входа началась возня. Притихшие было бабы опять начали кричать сквозь кашель. Кто-то по одной выкидывал их наружу. Навалившиеся на мою спину исчезли, но дышать легче не стало и по-прежнему не получалось открыть глаза.

Кто-то потянул меня за плечи. Я закричала и вцепилась в детей – не пойду без них! Но меня силой поволокли наружу и выбросили из входа. Вокруг уже кашляли и выли бабы. Здесь воздуха было чуть больше, но всех нас окутывал душный дым и запах гари. Огонь блестел уже на нескольких постройках вокруг. Под ногами лежали какие-то мешки или бревна, я два-три раза споткнулась. Только потом я сообразила, что это были тела.

– Вроде все! – крикнул кто-то из погреба. – Больше нет, только мальцы!

Из погреба еще доносился детский плач – но не Добрыни, какого-то ребенка постарше.

Кто-то схватил меня за плечи и повернул к свету горящей избы.

– Дроттнинг! – воскликнул смутно знакомый голос.

Я не вспомнила тогда, чей это голос, но во мне вспыхнула безотчетная надежда, что мы выживем.

– Я ищу тебя! – Кто-то встряхнул меня за плечи. У меня слезились глаза, и я не могла его рассмотреть. – Ты жива?

– Де… ти… – сквозь кашель прохрипела я. – Там…

– Хринг, там внутри дети! – закричал этот кто-то возле меня. – Вынеси их сюда, осторожнее, это княжьи дети! И скажите Хакону – мы нашли ее!

Из погреба появились две темные фигуры, каждый нес по ребенку. Малка молча висела на руках у мужчины, будто заячья шкурка, Добрыня орал и брыкался. Откуда у него еще были силы?

Я рванулась к ним навстречу и протянула руки, желая взять обоих сразу. Но опять споткнулась и едва не упала.

– Нет, дроттнинг. – Крепкие руки подхватили меня и потянули назад. – Их понесут ребята, не бойся, они справятся. А я понесу тебя, потому что нам надо уходить отсюда! Я же говорил: поедем с нами! Если бы ты послушалась, то княгине не пришлось бы о тебе волноваться, а нам с Хаконом не пришлось бы перещупать сотню вопящих баб, чтобы найти тебя.

Меня подхватили на руки и понесли. Я пыталась рассмотреть, где дети, но видела только дым и мелькание пламени. Какие-то люди расчищали нам дорогу копьями, а пламя над нашими головами трещало все сильнее…

* * *

И вот Коростень запылал целиком. С пригорка, где Эльга и возле нее Соколина верхом на лошадях наблюдали за приступом, было видно, как пламя наконец охватило все крыши и частокол. Постепенно жар горящей смолы, которую туда метали и стрелами, и целыми горшками, растопил снег и высушил солому на кровлях. И теперь гнездо древлянских князей превратилось в исполинский костер – вознесенный на высокую гранитную кручу, он горел, будто величайшая жертва на памяти смертных, и пламя его било в самое небо. Пылал и посад перед ним, так что войско отошло подальше, к опушке леса, но и туда доставал жар и дым. Треск и гул огня заглушали рыдания пленных. А их было много: несколько сотен человек, в основном детей и баб. Мужчин, пытавшихся сражаться, Эльга велела не брать в полон и убивать на месте. Нужно, чтобы и десять поколений спустя древляне содрогались при воспоминании об этом и как огня боялись самой мысли – поднять оружие против русов. Тогда здесь будет мир. А все эти половинчатые перемирия, попытки договориться с тем, кто желает не мира, а торжества над тобой, приводят лишь к новой крови.