Екатерина Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева

Между тем русский патриотизм в войнах с Наполеоном во многом основывался на победах времен Екатерины II. Гвардейский поэт С.Н. Марин написал в 1804 году «Марш Преображенского полка»:

Пойдем, братцы, за границу,

Бить Отечества врагов!

Вспомним матушку-царицу,

Вспомним, век ее каков!

Мемуары нашей героини помогали вспомнить не только славу, но и пороки. Стала бы их публикация для России вторым Аустерлицем? Вряд ли. Но Александр I старался избежать такого развития событий. Одной угрозы в давнем разговоре Дашковой с Потемкиным было достаточно, чтобы возбудить подозрения. В апреле 1804 года император покрыл из казны долги княгини — пресловутые 44 тысячи рублей. Он действовал, как бабка, налагая на уста княгини печать.

Когда, уже после Наполеоновских войн, Марта задумала издать английский вариант, якобы восстановленный ею по памяти, в дело вступили родные Дашковой. Сама мисс Уилмот, вернувшись на родину, составила себе из подарков княгини приданое и в 1812 году вышла замуж за выпускника Оксфорда священника Уильяма Брэдфорда, сначала получившего приход в Суссексе, а затем служившего при британском посольстве в Вене.

В феврале 1813 года Марта направила жившему в Англии бывшему послу С.Р. Воронцову копию «Записок», «с нетерпением» ожидая его «замечаний». Семен Романович был шокирован. «Я читал и перечитывал… удивляясь все более и более… Думая писать замечания на все, что в этом томе есть неточного, что в нем рассказывается не только ложного, но и невероятного, на явные анахронизмы, которые бросаются в глаза всем и каждому… я отметил цифрами те места, на которые из уважения к истине я должен был указать и которые обязан был опровергнуть, чтобы не иметь на совести упрека за то, что преступным молчанием, так сказать, дал свое одобрение изданию, которое может только сильнейшим образом повредить памяти моей сестры»{954}.

Сколько бы миссис Брэдфорд ни обещала, что деньги от публикации пойдут в помощь русским раненым, Семен Романович возражал, что опротестует книгу, «которая повредит той, кого вы думаете восславить»{955}. Позиция Воронцова-отца легко объяснима беспокойством за карьеру сына — Михаила Семеновича. В тот момент генерал-майора, героя войны 1812 года и Заграничного похода русской армии, будущего командира оккупационного корпуса во Франции. Дома цензуре вменялось в обязанность следить, чтобы «в публикуемые воспоминания не вкрадывалось ничего, могущего ослабить чувства преданности… высочайшей власти». Многие рукописные копии мемуаров были изъяты у их владельцев, поскольку подрывали «верность и добровольное повиновение»{956}.

Только после смерти Воронцова-старшего Марте удалось в 1840 году осуществить английское издание. Через 17 лет «Записки» были напечатаны по-немецки в Гамбурге. С этой публикацией работал Герцен. В 1858 году он написал и опубликовал в «Полярной звезде» большой очерк «Княгиня Екатерина Романовна Дашкова», а через год в Лондоне издал и сами мемуары. Тогда же они появились в Париже.

Отечественный читатель знакомился с отрывками мемуаров, опубликованными в 1842 году в журнале «Москвитянин», в 1845 году — в «Современнике» и в 1873 году — в «Русской старине». Рукопись, некогда оставшаяся у Дашковой, была издана в 1881 году в XXI книге «Архива князя Воронцова». Но задолго до этих официальных публикаций текст княгини ходил в списках, количество которых теперь трудно подсчитать. Своя копия имелась у Нелединского-Мелецкого, который предоставил ее для копирования П.А. Вяземскому. С этим списком были знакомы H. M. Карамзин, И.И. Дмитриев, А.С. Пушкин. Другой восходит к кругу А.Ф. Малиновского, женившегося на племяннице Дашковой А.П. Исленьевой. Читали текст М.П. Погодин, С.Н. Глинка, Д.Н. Бантыш-Каменский{957}. Словом, заинтересованные лица находили источник и даже помещали его пересказ в печатные статьи, разумеется, без ссылки. На фоне общего невежества в отношении прошедшего века он доминировал. К нему обращались, и им проясняли белые пятна недавней истории.

Семен Романович ошибался, полагая, что неточности текста «бросаются в глаза всем и каждому», — время работало против него. В живых оставалось все меньше людей, непосредственно знакомых с Екатерининской эпохой. И появлялось все больше читателей, способных верить легко, без вопросов.

Однако процесс накопления информации неостановим. В настоящий момент ученые знают об эпохе нашей героини намного больше, чем в середине XIX века. Диктуя мемуары, Дашкова не могла и представить, что когда-нибудь будут опубликованы не только ее письма, но и корреспонденция самой императрицы, актовый материал, уголовные дела. Введение в научный оборот массы иных материалов поставило под вопрос многие утверждения Дашковой.

Современный специалист при чтении «Записок» испытывает оторопь, сходную с той, что охватила Семена Воронцова: «пропасть анахронизмов», «факты не только ложные, но и совершенно невероятные», да к тому же «жестоко оклеветанные лица». Но если тот же специалист уже начал знакомство с эпохой Екатерины II с воспоминаний ее подруги, ему в глаз попадает осколок андерсеновского зеркала, разбитого троллями. Он видит происходившее через дашковские строчки.

Ситуация усугубляется еще и тем, что многие биографы Дашковой используют «Записки» как проверочный источник, просеивая сквозь него факты. Между тем мемуары и весь остальной корпус материалов о жизни Дашковой существуют как бы в разных пластах реальности, не пересекающихся друг с другом. «Записки», при условии доверия к словам автора, предоставляют уют и психологический комфорт.

Однако уже в самом тексте заложено зерно разрушения. Это образ главной героини. Достаточно с карандашом в руках пройтись по страницам и пометить, сколько раз Дашкова повторила пассажи о личном бескорыстии, честности, твердости, отвращении от интриг… Разве человек, действительно обладающий подобными добродетелями, станет о них писать?

Из этой путаницы появилось тоскливое желание поклонников подарить Дашковой иную судьбу. «Одному из самых богато одаренных умов, когда-либо существовавших, выпал жребий пребывать в бездействии»{958}, — вздыхала Марта. «Полагаю, она была бы на своем месте во главе государства»{959}, — соглашалась Кэтрин. «Она была бы славным министром!»{960} — вторил им Герцен.

Дашкова и была славным министром. Если, конечно, речь не о кресле премьера. Можно остаться в лабиринте ее воспоминаний и растравлять душу жизнью, прожитой в воображении. А можно выйти.

Дело того стоит.

1743, 17 марта — родилась Екатерина Романовна Воронцова.

1747–1759 — Екатерина Воронцова вместе с братьями и сестрами воспитывается в доме своего дяди вице-канцлера (затем канцлера) М.Р. Воронцова.