Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

Этот глазопял… Этот водоплавающий мокрохвост в бескозырке тебе братеник?

— Ну. Из техникума брали. В Евпатории служил. На флоте.

— Этот рыбий корм[202] армию целую отбухал! А в голове у шпрота[203] пустыня!.. Площадка[204] на макушке — хоть футбол гоняй! Осталось там в хозяйстве две волосинки в семь рядов. Старей чёрта! А по нахалке липнет… Какую моду выдумал? Лезет, куда и самой совестно лезть… Скажи, пускай занапрасно не старается этот разваляшка. Ещё фигуряет морской формой. Подумаешь! Меня его ленточки не колышат. Так и скажи. Не надейся, дед, на чужой обед. Уплыла Женечка к покудрявее… Сейчас сюда примчится этот гиббон. Айдаюшки на чай?

По желобку канавы мы спустились немного вниз меж чайных кустов. И остановились.

— Так скажешь?

— Угу.

— Ты настоящий друг, костылик.

Женя скользом коснулась щекой моей щеки и хорошо засмеялась.

Дух во мне занялся.

— Рыжик-костылик, а почему у тебя веснушки? Ласточкины гнёзда разорял?

— Не разорял я ласточкины гнёзда. Веснушки совсем от другого… От рождения…

— Или рискнуть и для начала повериться на слово?

— Я б лично без колебаний поверил.

Женя хлопнула себя по лбу:

— Придётся! Вспомнила… У вас же над окном ласточкино гнездо. А ласточки вьют гнезда, где живут хорошие люди!

— Вот видишь… И вышли мы на хороших… А ты ещё сомневалась. Веснушки со мной с рождения… Без обманства…

— А хочешь, я каждую твою веснушку поцелую?

Я не удержался. Я не хотел, но руки как-то сами обняли её, подпихнули ко мне, и я мёртво вжался в её губы плотно стиснутыми губами.

Она ласково отдёрнулась, тихонько засмеялась.

— Ну кто же, клещ, так целуется?

Я ни слова не мог сказать.

— Верно ведь как… Не давай младенцам целоваться: долго немы будут… Какой же ты запущенный? Даже целоваться не умеешь, чики-брики. Но не тушуйся. Со мной не пропадёшь. Запишем ко мне на курсы молодого гусара?.. Научу!

Ученик я был не такой уж и безнадёжный, и наука была не такая уж неприступная… Не такие бастионы брали!

Светил месяц.

Капли на чаинках горели жемчугами.

Повыше, в сотне шагов от нас, за дорогой, на волейбольной площадке напротив Женина окна кипели танцы.

На голенище[205] ватно пиликал наш Митечка. Сидел непроницаемый. Как сфинкс.

Ни Женя, ни я не любили танцы. Ну какие сладости в этом дрыгоножестве, в этом рукомашестве?

Но Митечкино пиликанье нам не мешало. Вокруг и в нас самих было столько счастья, что его хватило бы всему миру.

— У моей у милки уши,

Что раздавленные груши.

Лоб крутой, гора горой.

Нос загнулся, как пробой.

Губы ну как есть ватрушки,

Щеки словно две подушки

И глядят во все глаза,

Да не видят ни аза.

А как с ней плясать пойдёшь,

Так живот лишь надорвешь.

Это Юрик мой чудит.

Охохошек знает он вагон и тележку.

Интересно, кто с ним выбежит пострадать?

— В тем краю милёнка бьют,

В этим отдаётся.

Хорошенько подлеца,

Пущай не задается!

Это резанула круглявая Саночка Непомнящая, новая симпатия Юрика.

Все танцы хохочут. Даже волейбольные столбы и их единственная верная подружка сетка.

Нет бы Саночке смолчать. Или про что сердечное. А то такую оплеушину в ответ!

Не боись, Юрик за себя постоит!

— Моя милка семь пудов,

Аж пугает верблюдóв.

От неё все верблюды́.

Разбежались кто куды.

Ах, так? Получай же!

— Не садися на коленки,

Много места на бревне.

Ты с другими задаёсся,

Интересту мало мне.

Нельзя же без конца обносить словами, перекоряться!

Надо сбежать этажиком ниже.

— Ты скажи, моя милáя,

Пара что ли нас плохая?

Ты горбата — я хромой,

Ты слепая — я глухой.

Долго Саночка не может зло копить.

Да и он чуть напопятки отхлынул.

И берёт она жалостно, покорно.

— Эта чудная походка

Извела меня в чахотку.

Эти карие глаза

Сердце режут без ножа.

И тут же забивает было запевшего Юрика.

— Почему ты не пришёл,

Я ж тебе велела.

У меня до двух часов

Лампочка горела.

Юрик повёл с видимым отчуждением.

— Не пиши, милка, записки.

Не пиши ты жалких слов.

Не трать беленькой бумажки.

С тобой кончена любовь.

Ну кто ж тут не изобидится?

И полоснула Саночка с укорным вызовом:

— Я страдала, страданула,

С моста в речку сиганула.

Из-за такого дьявола

Три часа проплавала.

Горе несказанное. Какое сердце не дрогнет? Какое сердце не пожалеет?

— Что это за реченька —

Голуби купаются.

Что это за девушка —

Все в неё влюбляются?

Кто же ещё? Эта девушка Саночка! Спасибо, заметил!

Добро добром аукнется.

— Милый спит, тихонько дышит.

Я целую, он не слышит.

Он всё спит, а я лелею.

Разбудить его не смею.

— Из-под моста плывёт утка,

Серая, пушистая.

Сидит милка со мной рядом,

Как сирень душистая.

— На горе цветы алеют.

А я думала — пожар.

Ну кому какое дело,

Меня милый провожал.

— На краюшке, на краю

Целуют милую мою.

А я кругом бегаю.

Ничего не сделаю.

— Продам шаль свою пухову.

Куплю милому обнову.

Возьмите шаль мою, пропейте.

Только милого не бейте.

— Я отчаянный родился

И отчаянным помру.

Если голову отрубят,

Я полено привяжу.

— Милый курит, дым пущает.

Меня дымом угощает.

Невысок гостинчик дым. Я могу и на большое рискнуть!

— Куплю милке лисапед.

Удивлю весь белый свет.

Что ей велосипед? Есть штуки поважней.

Надрывно, требовательно подаёт она вещи своими именами:

— До-ождик идёт, трава мо-очится.

Ох матушка, замуж хочется!

И тут же, без передыха, — угарно, бесшабашно: