Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

тебя, подсердечник, это не касается? — спросил я его. — Чего вылёживаешь?

— Меня не касаемо… Я швах жених… Я, кажется, уже муж. А какой муженёк ушагивает от своей жаны на зорьке? Зорька — улыбка утра… На зорьке он только к ней приближается… Двум шубам теплей!

Юрик гордовато глянул на Санку, спала лицом к стене.

Он тихонько погладил её по плечу:

— С вечера девушка, со полуночи молодка, а по заре хозяюшка…

Мне было не до его трёпа.

Тут бинт сполз, и я накинулся в горячке снова вертеть его на колено. Как же! Опаздываю к отплытию под домашние знамёна!

— Не суетись, не мечи икорку, — по-отечески мягко осаживает меня Юрик, сладко потягиваясь. — «Бывают в жизни злые шутки», — сказал петух, слезая с утки. С кем не бывает?.. Всё путём. Не суетись… Перво-наперво успокойся. Выходи из барака… Пардон! Выходи, из нашего баракко… Нет-с… Выходи из нашего барокко степенно, державно. Будто из своего дворца выходит король. И ни один муравей не положит на тебя глаз… А пока подай мне воды. Лучше успокоишься.

На столе у ведра стояла рюмка. Я хватил воды, сунул ему.

Юрик укоризненно покачал головой.

— Ёханый! Ну кто так держит рюмку?

Я держал обычно. Поверху, у ободка.

— Ну кто держит рюмку за грудь? Рюмку надо держать за талию. Уважительно-с!..

И он тихонько запел:

— Наша Родина прекрасна

И цветет, как маков цвет.

Окромя явлений счастья

Никаких явлений нет.

На всех парах вылетел я на улицу.

Таня брезгливо похмурилась мне.

— Привет! — виноватым шёпотом крикнул я.

— Сам ты привет! — кинула она зло. Шрам на толстой верхней губе розово блеснул на первом солнце. — Так смертно спят только покойники, а не любовники.

— Ты-то знаешь откуда?

— От верблюда!

— А-а… Вон у вас какая компания.

— Компания, рыжик, у нас хорошая, — отходчиво заговорила она. — Настюля, наша мамика, сестрица наистаршая, в девках не затеряется… Взамуж Настюлечка разбежалась. И знаешь куда? В Россию!

— Ка-ак в Россию? Она ж тут разве не дружилась с одним загорелым чебуреком из центра совхоза?

— А чего выдружила? Гуля-яют, гуля-яют, а до расписки никак не дойдут. Сколько можно траливальничать? Настюля не палочкой скидана… Смотрит… Желторотику из центра ещё в армию бежать, а россиец уже свою службу отзвонил. И россиец с нашей Родины… Она с ним письмённо поддруживала. Надумал дуруша жениться. И зовёт к себе в Средний Икорец, под Лиски, всю нашу шайку! Всю шайку!.. На Родину!.. В Россию!

— Эвва!.. В Россию… Только Россия и здесь. Где русский дух, там и Россия!

— Учёно лепишь слова… И непонятко. Если здесько Россиюшка, то куда ж подевалась ненаглядка Грузиния, страна лимоний и беззаконий?

— Никуда она не девалась… На месте… Только где русский, там и Россия, там и жизнь, ёрики-маморики! В Насакирали почти одни русские. Разве это не Россия? Без них не было б ни совхоза, ни чая. Грузины тут были вечно. Но что ж от их вечности не родился совхоз? Как были кругом дикие косогорья да болота, так и были. А всё потому, что грузин в работе не сгорит, он лишь в веселье сине полыхает. Лю-юбит гулёка выпить и попеть. По тостам на душу населения разве может Грузию обскакать какая другая страна? Может? Зато… А вот куда русский пришёл — с ним туда НОВАЯ ЖИЗНЬ прилилась. Как хорошо один сказал. Навсегда запомнил: «Русские варвары врывались в кишлаки, аулы, стойбища, оставляя после себя города, библиотеки, университеты и театры». С русскими всегда в глухие места приходил расцвет. Чего про это не говорить? Чего нам, русским, этого стыдиться?

Она махнула на меня рукой:

— Да будет тебе, сигунец,[217] молоть всяко-разно. Едем! На Родину! Всей шайкой!

— Бе-едный женишок… Влюбился в одну, а получай четыре сеструхи в комплекте. Целый гарембо! Бога-атый будет.

— Сейчас матейка ремешка влепит. Сразу и ты, рыженькое чучелко, разбогатеешь. Таскалка!.. Ой и вле-епит!.. С оттяжечкой…

— А за что?

— Спи дома, а не с какой-то там защёлкой…

— Глупеня… У нас ничего не было… Ей нельзя. У неё мать злюка…

— У всех злюки.

— Мы просто говорили, говорили и нечаянно заснули…

— Потом нечаянно родили ребёночка… Знаем мы эти сказявки!

— По себе судишь?

— Вот ещё была охота!

— Мы просто вместе проспали ночь и больше ничего. Ни-че-го!.. Ну какой тупизм! Ну что за народ! Когда человек спит, он может чем-нибудь ещё заниматься? Не-ет! Но почему ж говорят: раз переспал кто с кем, так обязательно было у них что-то такое-этакое? Не было ни такого, ни тем более этакого! Не было! Не было!!.. Не было!!!.. И не могло быть!..

Таня молча взяла шаг проворней.

Наверно, ей не манилось идти рядом. Ещё подумают, что мы ночь вместе где блукали.

Вот беспроволочное деревенское радио! Какое ОТС[218] слушали эти наши ненаглядики соседики? Когда? Откуда всем всё уже известно? Ещё не проснулись толком, а уже всё о тебе знают! Из-за занавесок лупятся прокудливые карапетяновские, борисовские, простаковские, меликяновские, чижовские, семисыновские репы, свойски подмигивают. Правда, никто не осуждает. Только ободряюще подсмеиваются. А дед Семисынов и большой палец выставь в похвальбе. Штык!

А тут ещё проклятый бинт!

В спехе обмотал колено кой-как, он и развинтись. Льётся за мной белой лентой.

Быстрей! Быстрей! Дома перемотаю.

Оскользается на камнях в суете костылик.

Стук да стук, стук да стук…

Скок да скок, скок да скок…

Вот я и перескочил свой родной порожек.

— У! Пилат! — грозно процедила мама сквозь зубы. — Дома уже не ночуешь?!

И больше ничем не поинтересовалась.

Побежала с бидончиком и с мешанкой в ведре в сарай на свиданку к козам да на приём к курам в их высоком кабинете.

Утро.

Не до выяснялки.

Как только мама вышла, Митя подбежал ко мне, поднёс к моему носу свой родной кулак.

— Ты зачем вчера сунул воду под дверь на крыльце? Что, постеснялся внести в дом?

— Так это не я… Это Женя приносила воду и в дупло к нам, конечно, не посмела войти…

— А-а… Тогда ещё… Я вылетаю… Спешит же орёлец на разгрузку века! И бах дверью по ведру. Вода и раскатись по всему крыльцу… Ладно. От воды уходим молча. А вот за прочее… — Кулаком он упёрся мне в нос. — Нюхай, якорёк тебя, чем пахнет вечер! Я так тебе дам, что слепая кишка мигом прозреет!.. И прямая окривеет!!.. Тут уважаемый товарищ, — он тукнул себя в грудь кулаком, — со всей партийной отвественностью приготовился к святому мероприятию…