Нефритовые четки - Борис Акунин

Никогда ещё барышни в шёлковых платьях не вели себя сЭрастом Петровичем подобным образом. От неожиданности он расцепил пальцы.

Воспользовавшись свободой, Эшлин крепко обняла его и впиласьв губы то ли поцелуем, то ли укусом – разобрать было трудно, но без крови необошлось. Этот привкус лишь придал лобзанию остроты.

– Нет? – шепнула она, на миг отстранившись.

– Нет, – ответил он. – Или честно, или никак.

– Идиот!

Последовал новый поцелуй, неистовей и продолжительнейпервого.

Прервавшись, чтобы глотнуть воздуха, мисс Каллиган сказала:

– Неплохо. Такого растяпы в мужья мне не надо, но для«стоянки на одну ночь» сгодишься.

Фандорин не сразу понял, что означает one night stand, акогда догадался, скосил глаза на каминные часы.

Пять минут одиннадцатого. У Стара и Корка Каллигана встречаназначена на три. Успеть можно – спасибо телеграфу.

Ты что?! – взвился Разум. Уходи, пока цел! Эта хищницав самый разгар объятий перегрызёт тебе горло. За триста-то тысяч?

Второй Поводырь, Дух, отмалчивался. Госпожа Каллиган длянего интереса не представляла.

Эраст Петрович попробовал возразить Первому Поводырю: еслиобъятья будут качественными, не перегрызёт.

Но такого оппонента разве переспоришь? Значит, она сделаетэто, когда объятья закончатся, парировал Разум и, конечно, был на сто процентовправ.

Надо уносить ноги, сказал себе Фандорин.

Но Эшлин припала к нему, от её упругого тела исходили жар итрепет. На эту волшебную вибрацию немедленно отозвался третий из Поводырей,растолкавший и заслонивший двух остальных. В голове мелькнула истиннороссийская, абсолютно неконфуцианская максима «эх, была не была!», и Фандорин бесстрашноринулся навстречу самому рискованному приключению всей своей жизни.

О снах

Смелым людям часто снятся страшные сны. Наяву человек такогосклада привык подавлять страх усилием воли, но по ночам, когда контрольослабевает, из наглухо замурованного подземелья памяти выползают картины, откоторых храбрец просыпается в ледяной испарине.

У Фандорина было три повторяющихся кошмара, которыйпреследовали его год за годом: оторванная рука с обручальным кольцом;разделённое надвое девичье лицо – одна половина ангельски-белая, другаядьявольски-чёрная; и ещё один сон, более позднего происхождения, быть может,самый жуткий из всех.

Всякий раз одно и то же: сначала мутная молочная пелена – толи снежная буря, то ли густой туман. Затем сквозь белый фон начинает проступатьрябоватая поверхность, которая вскоре превращается в кусок грубой ткани. Скаждым мгновением видимость делается все лучше, будто чья-то рука наводитокуляр на резкость.

На серой рогоже, каждое волоконце которой отчётливо видно,лежит тщательно спелёнутый младенец. Его пухлое личико ясно и спокойно. Солнцеосвещает безмятежные черты, окрашивая сомкнутые реснички золотом. На кончикевздёрнутого носика лежит и не тает красивая пушистая снежинка. Эраст Петровичтянет руку, чтоб её смахнуть, и тут из крошечной ноздри выползает жирный белыйчервь…

Здесь неизменно следовало судорожное пробуждение, и дрожащиепальцы никак не могли нащупать на столике спички.

Фандорин садился на кровати, закуривал и изгонял Эфиальта,демона скверных снов, единственно возможным способом: заставлял себя вспомнить,как всё было на самом деле.

Смотрел на тлеющий в темноте кончик сигары, но видел некрасный огонёк, а белую реку, серебряный лес по её берегам, чёрные комьямёрзлой земли, из-под которой тихо-тихо доносится ангельское пение…

Успокоиться и заснуть получалось лишь под утро, да и то невсегда.

С днём рождения, господин Кузнецов

Начиналось всё мирно, даже уныло.

Свой сорок первый день рождения Эраст Петрович встретил вполном одиночестве. Сидел в купе курьерского поезда, смотрел в окно, за которымничего не было, полное отсутствие какого-либо пейзажа – лишь голое белое поле,над ним такое же белое небо. Россия, январь. Рисуй по этому загрунтованномухолсту что хочешь, всё пургой заметёт, ни черта не останется.

Фандорин был один, ибо по нелепому российскому правилу, прокоторое за годы заграничной жизни он совсем забыл, слугам не полагалось ездитьпервым классом. Следовало сказать в кассе, что Маса не камердинер, а,предположим, японский виконт, вдвоём ехалось бы веселее. Подвела проклятаячестность в мелочах, побочный эффект затянувшейся американской жизни. Добро быещё сам назвался собственным именем и званием, а то всё равно ведьпутешествовал в качестве «купца Эраста Кузнецова».

Бедный Маса. Вынужден трястись в жёстком вагоне, сослучайными попутчиками, которые будут пялиться на его азиатскую физиономию ирасспрашивать про жизнь в Китае, потому что о стране Японии никогда неслыхивали.

Эраст Петрович достал из кармана шёлковый платок сизображением двух борцов сумо, толкающихся огромными круглыми животами. Этукрасоту Маса нынче утром с поклоном вручил своему господину. Где достал исколько времени прятал, дожидаясь сегодняшнего дня, Бог весть.

Второй подарок, поездку на родину, Фандорин преподнёс себесам. Подняв бокал, он звякнул им об окно – чокнулся с зимним русским ландшафтоми сказал: «С днём рождения, господин Кузнецов».

Фамилия была выбрана как самая распространённая увеликороссов и потому меньше всего привлекающая внимание. Обличие ЭрастПетрович тоже избрал самое что ни на есть среднестатистическое – во-первых, воимя все той же неприметности, а во-вторых, поскольку нынешняя его поездкапосвящалась именно статистической науке. Но о статистике позже, сначала онеприметности.

Предыдущий визит в отечество, в мае прошлого года,окончательно испортил отношения отставного статского советника с предержащимивластями. До такой степени, что полицейским агентам по всей империи былиразосланы приметы опального чиновника – конечно, не для задержания, ибо сюридической позиции арестовывать его было не за что, а для негласногонаблюдения. Слежка Фандорину, страстному приверженцу приватности, быласовершенно ни к чему, да и потом, всякому известно, на какие пакости способнароссийская власть, если чувствует себя оскорблённой. Было бы наблюдение, аюридическую позицию и подправить нетрудно.