Тайна семьи Вейн. Второй выстрел - Энтони Беркли

– И это все, что вы можете нам сказать?

– Право, не вижу, что мог бы сказать вам еще. Больше рассказывать и нечего.

– В самом деле? Однако, мистер Пинкертон, шесть минут – довольно большой промежуток времени. Вы целых шесть минут ничего не делали, хотя в это время в непосредственной близости от вас прозвучал второй выстрел?

– Простите, но выстрел прозвучал вовсе не так уж близко. Мне показалось, он донесся издалека, откуда-то выше по течению.

Так оно и продолжалось: все те же постоянные попытки подловить меня на слове, все те же инсинуации вперемешку с вполне корректно сформулированными фактами. Я из последних сил старался сохранять спокойствие. Направление этих двух выстрелов, как они звучали, что именно я сказал суперинтенданту Хэнкоку и как мои слова согласуются с тем, что я говорю сейчас, и так далее, и так далее, почти буквально – ad nauseam[7].

До сих пор это все была знакомая почва, так что я знал ямы и выбоины на пути и мог по мере сил их избегать. Однако когда дело дошло до новых территорий, я, как распоследний болван, угодил в первую же расставленную мне ловушку.

– Итак, мистер Пинкертон, вы все, разумеется, были очень заинтересованы в вашей маленькой комедии? И охотно выдумывали всякие подробности для придания ей большей достоверности?

– Ну да, – согласился я. Вопрос казался вполне невинным.

– А вы внесли свою лепту? О, прошу прощения… Да, у меня вот тут записано, что внесли: пятно краски на пиджаке, которое должно было изображать кровь – весьма жизненная деталь. Ваше предложение?

Как легко мне было бы все отрицать! Но я не знал, что за этим последует.

– Да, – не подумав, подтвердил я.

– Вот именно. Вы предложили нанести на сюртук мистера Скотта-Дэвиса выразительное пятно. Насколько я понимаю (и на этот счет у нас еще будут доказательства чуть позднее), мистер Скотт-Дэвис нередко прихватывал с собой ружье, отправляясь прогуляться в Минтон-Дипс или куда-либо еще по соседству. Водится ли такое обыкновение за вами, мистер Пинкертон?

– Со всей определенностью – нет!

– Вы что-то очень горячитесь.

– Смею думать, моим друзьям известно, что я не люблю отнимать жизнь у живых существ.

– Ясно. И не стреляете вы именно в силу нежелания отнимать жизнь у диких животных?

– Безусловно.

– Но с ружьем обращаться умеете?

Я на миг замялся.

– Ну, я, разумеется, знаю, как устроены ружья.

– Это не ответ на мой вопрос. Я спрашивал, знаете ли вы, как обращаться с ружьем – скажем, с винтовкой.

– Я никогда не стреляю.

– Вы стремитесь создать у меня впечатление, будто совершенно не знакомы с огнестрельным оружием. Надо ли мне понимать ваши слова именно в этом смысле?

Издевательский тон моего мучителя вывел меня из себя. Не сомневаюсь: именно этого он и добивался, и я горько корю себя за то, что пошел у него на поводу.

– Понимайте, как вам будет угодно, – коротко ответил я.

– Благодарю вас. Так я и поступлю. Например, – тут он слегка развернулся к присяжным, чтобы они не пропустили ничего важного, – в школе, в Фернхесте, вы считались метким стрелком. Строго говоря, вы три года представляли школу как член стрелковой восьмерки в Бисли и два года подряд выигрывали школьные чемпионаты по стрельбе. Это так?

– Да, так.

Топор опустился. Вот, значит, какое обстоятельство они обнаружили, как я с самого начала и боялся. Что ж, оно и само по себе было смертоносно, а уж то, как этот назойливый маленький прокурор его преподнес, так и еще смертоноснее.

– Возможно, вы бы хотели в таком случае объяснить присяжным, почему только что старались создать впечатление, будто оружие вам вовсе не знакомо?

Я обвел глазами амбар: некрасиво пошедшее пятнами от волнения лицо Этель, смертельно-бледную Арморель, напряженную миссис Фитцуильям, самозабвенно рассматривающего свои ботинки суперинтенданта Хэнкока, нервно вертящего в руках карандаш маленького коронера и флегматичные лица присяжных, на которых, впрочем, начало брезжить подозрение, проникшее даже в их тупые мозги. Меня самого удивляло, до чего же я хладнокровен. Сказать правду, я попросту потерял всякую надежду, и это меня чудесным образом успокаивало.

– Ничего подобного я не делал, – ледяным тоном отрезал я. – Если у вас сложилось такое впечатление, вы ошибаетесь.

– Тогда, возможно, вы будете добры и просветите меня? Если вы не хотели создать этого впечатления, то почему умолчали о столь важном факте в общении со всеми, кто отвечает за расследование смерти мистера Скотта-Дэвиса?

Я повернулся к коронеру:

– Сэр, вынужден просить вас защитить меня от манеры, в которой этот джентльмен считает уместным формулировать вопросы. Его поведение возмутительно. С какой стати он предполагает, будто этот факт имеет большое значение или что я знал, будто этот факт имеет значение? Позволено ли ему объединять два вопроса в один, тем самым принимая за истину, что я и впрямь сознательно умолчал об этом факте? Я уже довольно терпел оскорбительные намеки; прошу вас, сэр, впредь меня от них оградить.

Вид у маленького коронера сделался уж совсем жалкий.

– Свидетель совершенно прав, мистер Гиффорд. Вынужден согласиться, что последний ваш вопрос был непозволителен. Вам следует… гм-м… следует впредь формулировать аккуратнее.

Мистер Гиффорд метнул на меня злобный взгляд.

– Безусловно, если свидетеля это тревожит… Тогда сформулируем иначе, мистер Пинкертон.

Мне нет нужды продолжать. Все поступки мои были истолкованы в самом кривом и неприглядном виде. Я отвечал спокойно и невозмутимо, но совершенно бессознательно, словно во сне. Мной овладел удивительнейший фатализм; мне чудилось, судьба моя свершилась, и теперь уже не важно, что именно я скажу.

В результате это странное ощущение взяло надо мной верх, и в ответ на очередной вопрос из бесконечной серии, почему я сделал то и не сделал это, я негромко ответил:

– По одной причине, сэр. Я знал, что полиция подозревает меня в убийстве мистера Скотта-Дэвиса, и в таких обстоятельствах казалось неразумным добровольно предоставлять информацию, способную лишь подтвердить их мнение. Сдается мне, что, если бы злополучное стечение обстоятельств поставило бы в подобное положение вас, сэр, или любого иного присутствующего, вы вели бы себя точно так же.

Кажется, это на миг выбило его из колеи. Мне и в самом деле дали понять, что заявление мое на следующий день газеты назвали «сенсацией». Однако в тот миг мне было все равно.

Разумеется, уже в следующую минуту прокурор опомнился и не замедлил воспользоваться моей слабостью. Повернувшись к коронеру, он произнес: