Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек - Василий Звягинцев

Ход мысли Олега был вполне представим. Сейчас он начнет рассуждать насчет форзейлей и аггров, пресловутого шварцевского дракона, свободе воли и права наций на самоопределение. В широком смысле этого термина. Хорошо, что у него на факультете «Критику современных буржуазных философий» не преподавали, а то бы тут такое неокантиантство началось!

Немедленно выпили, как писал не прочитанный ими в советское время Венедикт Ерофеев. Браслета у Левашова не было, поэтому «Энесси», который Олег после восемьдесят четвертого года полюбил, подействовал сразу. А в советское время и грузинскими «тремя звездочками» обходился.

— Понимаешь, Олег, — принялся объяснять Новиков, чья специальность больше подходила к случаю, — из предназначенной нам клетки мы не вырвемся никак и никогда. Вплоть до тех пор, пока не перестанем осознавать себя именно «хомо сапиенс». Превратимся в «хомо новус», или там «люденов», про которых ты, скорее всего, не читал, совсем другой разговор пойдет. А так, на что же жаловаться?

Даже будучи убежденным баптистом, но попав на фронт и отправленный бездуховными начальниками не в тыловую каптерку, где тепло, тихо, пахнет портянками и достаточно времени исполнять псалмы за плотно закрытой дверью, а на самую что ни на есть «передовую», у тебя единственная альтернатива. Именно одна, множественного числа этот термин не имеет, невзирая на усилия журналистов и писателей. Или ты откажешься исполнять свой долг, обозначенный не тобой, но для тебя, и тогда тебя поставят к стенке свои, или начнешь, вопреки догме, делать то, что полагается солдату на войне…

Экспромт получился удачный. Новикову самому понравилось. Не укатали еще Сивку горки.

Шульгин, криво усмехнувшись, исподтишка показал большой палец.

— Развивая эту же мысль, мы можем отметить, а равно и признать (тут главное, чтобы фразы выходили позаковыристее и при этом лились гладко), что, вольно или невольно заняв освободившуюся от аггров и форзейлей экологическую нишу, мы оказались в исторически и биологически безвыходном положении. Как ты правильно заметил, — Новиков отвесил Левашову шутливый, а то и шутовской поклон. — Оказавшись кошкой, ты не можешь не ловить мышей, даже если хозяин тебя обеспечивает полноценным витаминизированным кормом. Согласившись быть сторожем, ты должен не только носить на плече берданку, но и применять ее по назначению, пусть даже она заряжена только солью. Улавливаешь?

Левашов сначала уловил рукой поданную Шульгиным рюмку, потом кивнул.

— Пока ты говоришь правильно. Но ведь это — демагогия?

— Само собой. В свое время — передовое направление философской мысли. Если мы обратимся к Сократу…

— Не надо к Сократу, — твердо сказал Левашов.

— И правда, зачем нам сейчас Сократ? Мы и без него как-нибудь. Если совсем коротко, в предложенных обстоятельствах мы просто не можем действовать иначе, как аггры и форзейли на нашем месте. Иначе так станет действовать кто-нибудь другой, а мы окажемся под нарами и у параши. Это — спорно?

— Нет, — качнул головой Левашов. — Бесспорно, но противно.

Шульгин, все время молчавший, театрально развел руками. Хорошо хоть не заломил их. Не «Три сестры», чай. Это там все героини «заламывали», судя по ремаркам. Или в «Чайке», неважно.

Но цель уже была достигнута. У Олега сбили начинающуюся, крайне вредную для общего дела депрессию.

Теперь — к делу.

— Знаешь, Олег, тут еще идейка есть. Ларисе наверняка надоело в твоей Москве?

— С чего ты взял?

— Путем абстрактных размышлений. Работенку мы для нее придумали…

— Интересно. А какую?

Тут-то Андрей играл наверняка. Зная все, что полагается, и даже несколько больше.

— Нашей резиденткой в Кисловодске. Для присмотра за Лихаревым и еще кой для чего. Ей наверняка понравится. Главное, так смешно получилось, что она ни у аггров, ни у форзейлей, ни у Игроков никогда ни по каким учетам не проходила. Начиная с первого приезда на Валгаллу и вплоть до последнего времени она теоретически никто. В лучшем (или худшем) случае — тень на экране…

— Твоя Аня — тоже, — просто чтобы сказать что-то, возразил Левашов.

— Согласен. Но разве она на подобную роль годится?

— Не годится.

— Тогда о чем спор?

При должной подготовке, а главное — желании, даже такого человека, как Левашов, знающего своих друзей с детства, очень легко запутать в разговорах, где первый смысл демонстративно выпячивается, а остальные прячутся за почти не имеющими рационального смысла рассуждениями, но задевающими какие-то эмоциональные струны.

Вот и Левашов начал думать о Ларисе, обо всех ее противоречивых, но в любом случае для него важных и значительных поступках и даже капризах. Он ее не то чтобы любил в обычном смысле этого слова, а преклонялся и опасался одновременно. Как мадам Грицацуева Остапа Бендера. Смех смехом, а такое бывает, и не так уж редко.

А ведь это идея. В Москве Троцкого ей делать почти уже нечего, а в самостоятельной роли, ну, почти Сильвии, в совершенно новом для нее мире Лариса может найти себя.

И ему, кстати, станет полегче. Умная, агрессивная, себе на уме женщина с завышенными притязаниями подчас утомляет. Если же дать самостоятельный участок работы… Совсем другое дело. И при этом Олег совершенно не думал, что она станет вести там разнузданный образ жизни. Может показаться забавным, но Левашов был, пожалуй, единственным в компании, который, зная о ее прошлом, вообразил, что она порвала с ним раз и навсегда. Нахлебалась выше горла и больше даже думать о подобном не хочет. Да так, может, и лучше. Блажен, кто верует.

Одним словом, идея была принята при полном консенсусе, но цели, естественно, у каждой из договаривающихся сторон были разные. Даже у Новикова с Шульгиным.

Легенду Ларисе придумали для тех времен непробиваемую. Богатая вдова. Не совсем российского подданства. На таких особ полицейские, тем более — провинциальные службы внимания почти не обращали. В петроградских газетах трехлетней давности Андрей нашел несколько подходящих некрологов, выбрал господина Эймонта Дмитрия Густавовича, большую часть жизни проведшего между Финляндией и Швецией, сколотившего миллионное состояние на экспортно-импортных операциях и безвременно скончавшегося, не оставив прямых наследников. Вообще не имевшего родственников восточнее Стокгольма… Идеальная фигура, чтобы сделать Ларису именно его вдовой, получившей развод незадолго до смерти г-на Эймонта вместе с порядочной долей его капиталов и не ставшей претендовать на остальное.

Такая тщательность могла показаться излишней, но друзья привыкли закладывать в свои проекты тройной запас прочности. Сама Лариса числилась русской, но уроженкой Швеции, и все исходные документы хранились где-то там, в Стокгольме или Мальме. Даже в советское время она выдержала бы проверку стандартного уровня, а в этой России и паспорта у людей спрашивали только при оформлении выезда за пределы ТАОС.