Бар «Безнадега» - Мира Вольная

Страсть тянет свои нити к моим рукам, ногам и каждому нерву в теле, дергает за эти нити, руководит мной, как кукловод, и я согласна с каждым ее следующим приказом, хриплым шепотом Зарецкого отдающимся в голове.

- Тебе надо отдохнуть, Лис.

- На том свете отдохну, - улыбаюсь криво и не даю ему ничего ответить, притягиваю к себе за шею, смыкаю зубы на нижней губе, ловлю рваный выдох собственным ртом. А потом заставляю перевернуться, сажусь сверху, срывая футболку.

И замираю.

Он, мать его, идеален.

Каждая напряженная мышца, каждый миллиметр кожи, бьющаяся на шее жилка, взгляд, в котором разлито желание, едва ли уступающее по силе моему, темнеющая на широких скулах щетина.

Снова мелькает мысль, что так не может тянуть, что такого голода просто не бывает. И тут же исчезает, потому что я ощущаю его пальцы на своих бедрах, чувствую обнаженной плотью ткань штанов и доказательство желания.

Не могу себе отказать.

Провожу пальцами от сильной шеи к плечам, ключицам, груди. Мне хочется его касаться без остановки, мне хочется ощущать под ладонями каждую звенящую мышцу тела Аарона, впитывать его запах и выражение лица, звериный взгляд, вдыхать терпкий яд его ада. 

Я веду руками вверх, склоняюсь к напряженному лицу, выдыхаю в губы и скольжу собственной плотью вверх по его желанию. Невероятно сложно делать это медленно. Все скручивается и сжимается внутри, тянет, ноет.

Потом вниз.

Трусь кошкой, провожу языком по нижней губе. Хочу оставить на нем свои следы: рук, губ, тела. Хочу пропитаться его запахом.

Снова вверх.

- Я же сожру тебя, Громова, - рычит Зарецкий.

Грудь вздымается и опускается слишком часто, он толкается в меня сквозь штаны, теснее прижимает к себе, смотрит неотрывно, скалится.

И я смыкаю зубы на подбородке вместо ответа, вывожу узоры языком на шее, дышу им. Наслаждаюсь влажной, упругой кожей, иголочками щетины. Опускаюсь ниже. Снова трусь.

Ничего не могу с этим сделать. Меня скручивает и потряхивает от голода по его движениям и прикосновениям, взгляд, скользящий по мне, как удары плети. Ощущается как прикосновения: плечи, грудь, живот, ключицы.

- Не двигайся, Зарецкий, - шепчу, запуская руки под резинку штанов, стаскивая их вниз вместе с бельем. – Не шевелись.

Не получается связно мыслить, не получается нормально говорить. Падший – мое искушение, мой самый сладкий грех. Мое безумие. Собственный голос тихий и урчащий, хриплый.

- Лис…

- Так не бывает, Зарецкий, - шепчу, касаясь пальцами плоти, проводя вдоль, обхватывая сильнее. Он перевит венами, он пульсирует в руке, на кончике прозрачная капля. – Со мной так не бывает. Я хочу тебя так, что меня выкручивает и ломает, кроет и режет. Твои руки, губы, глаза. Хочу попробовать тебя на вкус.

Он только втягивает с шумом воздух, когда я все-таки касаюсь его кончиком языка, растираю каплю во рту, провожу рукой вдоль, продолжая следить за выражением красивого лица.

Аарон дергается, рычит сдавленно, впивается пальцами в простыню, откидывая голову назад так, что, кажется, кадык вот-вот прорвет кожу, вздуваются вены на его руках и шее, капля пота стекает по виску.

И я смыкаю на нем губы, скольжу языком вдоль, опускаю другую руку к мошонке. 

Он терпкий, пряный, идеальный.

Мне невыносимо, мне жарко и болезненно-сладко. Я изо всех сил стараюсь не торопиться, чтобы продлить его и свое удовольствие. Хочу надышаться им, пропитаться, запомнить вкус и запах, ощущение плоти в руках и на языке.

Но с каждым мгновением, с каждым его судорожным движением мне все сложнее и сложнее контролировать собственное тело и собственные желания. Кажется, что я кончу раньше него.

Скручивает.

Аарон хрипит, дергается, подается бедрами навстречу моему рту и языку, становится еще больше. Стискивает ткань под собой так, что она рвется.

А я кружу языком вокруг его головки, пробую принять его еще глубже, слегка сжимаю мошонку, веду пальцами вдоль, обхватывая туже. Воздух – расплавленный металл – вязкий, тягучий. Пахнет сексом, потом, моим собственным желанием, нашим общим адом.

Еще немного… Хочу ощутить его вкус.

Я ускоряюсь, потому что больше просто не выдержу, потому что больше просто не смогу терпеть, потому что удовольствие Аарона вдруг стало важнее собственного.

Подаюсь назад, веду языком по шву, еще туже обхватываю ствол и мошонку.

И он наконец-то сдается, перестает себя контролировать, запускает руки мне в волосы, направляет и руководит движениями.

Мне нравится. Мне больше чем нравится. Это чистый кайф, грязный сон. Это быстро, неистово, почти больно.

Аарон вскидывает бедра мне навстречу все чаще, я все туже обхватываю его губами, принимаю все глубже, расслабляя горло, провожу ногтями по каменному прессу, снова обхватываю и немного сжимаю мошонку.

И он рычит, дергается так сильно, что мне снова почти больно, и падает назад, а во рту наконец-то его вкус. Обволакивает, растекается по языку, горлу. Терпкий, мускусный, сводящий с ума.

Я падаю рядом. Улыбаюсь, облизывая губы, глотая.

Дышу через раз.

- Громова, мать твою, - хрипит Зарецкий. Тянет меня на себя, подминает и впивается в рот, входя в меня пальцами, массируя, задевая чувствительную точку. Быстро, резко, беспощадно.

И желание простреливает от кончиков пальцев, по позвоночнику, прямо в голову. Бьет наотмашь с такой чудовищной силой, что меня выгибает дугой, что я впиваюсь в его плечи ногтями, оставляя кровавые следы. Он трахает языком мой рот, он трахает меня пальцами.

Мучает, терзает.

Задевает клитор лишь едва-едва, заставляя хныкать и метаться. Мне не много надо, я и так заведена до предела, до спазмов и всхлипов. Дышать не могу, ерзаю, дергаюсь.

- Аарон…

Я хнычу, царапаю его руки, насаживаюсь на его пальцы сама, пытаюсь потереться о руку. Но он не дает, отстраняется, удерживает мои бедра.

- Аарон, чертов засранец…

Не знаю, прошу или угрожаю. Ничего не соображаю. Все замкнулось и сузилось до него. До его губ на моей груди, до его пальцев во мне. Он растягивает, массирует, сжимает меня и не дает освобождения, все еще не прикасается к клитору так, как мне надо. Все еще лишь задевает, дразнит.

И я не выдерживаю, отпускаю его плечи, сама тянусь пальцами к сосредоточению желания. Если не коснусь – сдохну.

Но Зарецкий перехватывает мои руки, заводит за голову.

- Нет, Эли.

Усмехается падший, вынимает из меня пальцы, срывая с губ отчаянный стон, подносит к губам.

- Ты сладкая, Эли, - он облизывает пальцы, не отпуская мой взгляд из плена своего, заставляя перестать дышать. – Ты терпкая. Пьянишь.