Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

Давно уже они так хорошо не выпивали. Пердикка с друзьями отдали должное эфесскому дару, и к полуночи все были в приподнятом настроении. Кто-то стал расписывать красоту галикарнасских женщин, о которых рассказывал один торговец в лагере, и прочие пришли в возбуждение, стали бахвалиться и подначивать друг друга вырвать победу одним махом, словно по мановению руки.

Пердикка вышел из своего шатра и взглянул на этот проклятый проход, за который уже столько бравых македонских солдат отдали жизни. В это время дуновение морского ветерка прочистило ему мозги, и он вновь увидел себя под стенами Фив, как он вломился тогда вместе со своими воинами в городские ворота и закончил осаду.

Он вспомнил о Клеопатре и о теплой, пропитанной ароматами ночи, когда она пустила его к себе на ложе. Ночь была вот такая же, как эта.

Ему подумалось, что победа, в конце концов, возможна, если решимость сильнее невзгод, и, как все пьяные, он ощутил себя могучим и неуязвимым, способным превратить мечты в реальность. А в мечтах он видел, как Александр построил войско в его честь и глашатаи торжественно возносят хвалу завоевателю Галикарнаса.

Пердикка вернулся в шатер с беспокойным выражением на лице и вполголоса, так что услышали лишь те, кто оказался рядом, проговорил:

– Собирайте людей, штурмуем бастион.

Глава 26

– Ты сказал, штурмуем бастион? Я не ослышался? – переспросил один из командиров.

– Именно это я и сказал, – ответил Пердикка. – И сегодня же ночью все увидят, хватит ли у тебя духу, чтобы действовать, а не только болтать.

Все принялись хохотать.

– Так мы идем? – крикнул кто-то еще.

В своем опьянении Пердикка был невероятно серьезен:

– Идите в свои части, у вас времени в обрез. Поднятая в моем шатре лампа послужит сигналом. Велите принести лестницы, крючья и веревки: будем штурмовать тихо, без штурмовых башен и стрельбы из катапульт. Шевелитесь!

Товарищи изумленно и недоверчиво уставились на него, но подчинились, поскольку тон Пердикки не предполагал возражений, а взгляд – и подавно. Вскоре на шесте его шатра появилась лампа, и все сплоченными рядами беззвучно подошли к тому месту, где за совершенно разрушенной стеной угадывался укрепленный бастион, построенный в форме соединительной дуги.

– До последнего держимся под прикрытием стены, – приказал Пердикка, – а потом по моему сигналу бросаемся на штурм. Нужно застать дозорных врасплох, чтобы не успело подойти подкрепление. Как только окажемся на стене, протрубим тревогу, чтобы сбежались царь и прочие командиры. Ну, вперед!

В темноте войска двинулись вперед, пока не оказались с обеих сторон бреши, потом бросились к основанию бастиона, стоявшего за стеной примерно в ста шагах. Но пока они подтаскивали лестницу и вращали крючья на веревках, ночная тишина вдруг раскололась резкими звуками трубы, криками, возгласами и лязгом оружия.

Вся стена наверху заполнилась солдатами, и все новые воины, как ручьи в половодье, выбегали в полном вооружении из боковой двери и Миласских ворот, зайдя отрядам Пердикки в тыл и прижимая их к бастиону, с которого плотным дождем начали сыпаться стрелы.

– О боги! – воскликнул один из командиров. – Мы в ловушке. Вели трубить тревогу, Пердикка, вели трубить тревогу! Проси помощи у царя!

– Нет! – крикнул Пердикка. – У нас еще может получиться. Вы отобьете атаку отсюда, а мы полезем на стену.

– Ты свихнулся! – еще громче завопил командир. – Вели трубить тревогу, а не то это сделаю я, проклятье!

Пердикка растерянно огляделся вокруг. Сознание вдруг справилось с опьянением, и он понял, что грядет неминуемая катастрофа.

– Все за мной! – скомандовал он. – Все за мной! Пробьемся к лагерю. Трубач, тревогу! Тревогу!

Тихую весеннюю ночь прорезал звук трубы, он прокатился по широкой котловине и протяжной жалобой донесся до лагеря Александра.

– Сигнал тревоги, государь! – Один из стражников ворвался в царский шатер. – С бастиона!

Александр вскочил с постели и схватился за меч:

– Пердикка… Этот сукин сын попал в беду. Я должен был предвидеть это!

Он выбежал из шатра с криком:

– По коням! По коням, воины! Пердикка в опасности! – и бешеным галопом бросился к стене сам, а за ним последовала царская охрана, пребывавшая в полном вооружении в любое время дня и ночи.

Тем временем Пердикка во главе своих воинов яростно пробивался к открытому месту. Вражеские войска били по нему с обеих сторон. Они имели большое преимущество, сражаясь в выгодной позиции, в то время как македонянам приходилось пробираться сквозь кучи и обломки развалин.

Труба продолжала звать на помощь, пронзительно и тревожно, а Пердикка с окровавленными руками и коленями приближался к пролому, с отчаянным мужеством и упорством пробиваясь сквозь вражеский строй.

Когда послышался топот коней Александра, Пердикка уже выводил своих людей через пролом в направлении лагеря.

Войска Мемнона сомкнули строй и отступили назад, к бастиону. Земля под их ногами была усеяна трупами македонских солдат, павших в самоубийственной атаке, предпринятой их безответственным командиром.

Александр внезапно возник перед своими людьми, как порождение ночи; свет его факела ярким кровавым отблеском падал на лицо, а волосы развевались львиной гривой.

– Что ты наделал, Пердикка, что ты наделал! Ты повел своих людей на бойню!

Пердикка упал на колени, сокрушенный усталостью и отчаянием. Конница Александра заняла позицию на случай вражеской атаки, но ветераны Мемнона оставались возле бреши, стоя плечом к плечу, сомкнутым строем, и ожидая, что предпримет противник.

– Дождемся рассвета, – решил Александр. – Сейчас двигаться слишком опасно.

– Дай мне другие войска и позволь пойти в бой, дай мне искупить свою вину! – вне себя кричал Пердикка.

– Нет, – твердо ответил царь. – Не станем к одной ошибке добавлять другую. У тебя еще будет время искупить вину.

И так они молча простояли весь остаток ночи. Темноту то и дело раздирали зажженные стрелы – враги выпускали их, чтобы осветить пространство перед брешью. Пламя метеором прочерчивало небосвод и, потрескивая, втыкалось в землю.

Когда занялся рассвет, царь велел Пердикке провести перекличку, чтобы узнать, сколько человек погибло или пропало без вести. От двух тысяч воинов, что он взял с собой на штурм, осталось тысяча семьсот, остальные пали в засаде, и их трупы лежали теперь, незахороненные, у бреши и бастиона.

Царь послал глашатая попросить встречи с Мемноном.

– Нужно поговорить о возвращении тел убитых, – объяснил он ему.

Глашатай выслушал предлагаемые царем условия, взял белое полотнище и, сев на коня, направился к вражеской линии. Он трижды протрубил в трубу, прося перемирия.

Из бреши донесся такой же троекратный звук, и глашатай медленно, шагом, проехал в пролом.

Прошло какое-то время, и со стены в брешь спустился другой глашатай. Это был грек-колонист, говоривший с