Репрессированные командиры на службе в РККА - Николай Семенович Черушев

тех видных военных работников, с которыми ему приходилось разновременно сталкиваться за время его долгой работы в центральном аппарате. Этот вопрос так и остался для меня неясным. Вернее всего будет предположить, что он, попав в водоворот событий того времени, решил, что самое надежное – махнуть рукой на все и широко «пойти навстречу» всем пожеланиям и подсказкам следственных органов с расчетом на то, что его готовность сделать это будет так или иначе учтена в его пользу. Характерно в этом смысле, что Косогов даже не пытался использовать ту возможность разоблачения клеветнического характера своих многочисленных показаний, которая представилась при рассмотрении его дела на судебном заседании Военной коллегии Верховного суда: он полностью подтвердил на этом заседании все те показания, которые были даны им на предварительном следствии, последовательно проводя всем своим поведением на суде линию до конца «раскаявшегося» преступника.

Попутно следует заметить, что, как общее правило, всем тем, кого следственные органы направляли в суд, давалось такое напутствие: «Попробуй только, такой-сякой, отказаться на суде от своих показаний и будь покоен – шлепнут с гарантией как злостного нераскаявшегося контрика». На многих такое предупреждение могло, безусловно, повлиять, поскольку все мы, попавшие в эту заваруху, вообще ничего не понимали и вынуждены были поэтому считаться с любой возможностью. Весьма вероятно, что и Косогову пришлось выслушать такое напутствие, побудившее его идти до конца по пути лжесвидетельства.

Так или иначе, но я хочу привлечь Ваше внимание к одному из показаний Косогова, относящемуся непосредственно к моему делу.

В этом показании Косогов утверждал, не более и не менее, что я был тесно связан по контрреволюционным делам с ныне покойным, а тогда еще здравствующим Маршалом Советского Союза Б.М. Шапошниковым, по заданиям которого, как возглавлявшего какую-то организацию, я, будто-бы, насаждал какие-то офицерские организации в частях Белорусского военного округа в период моей работы там в 1924—26 гг. Если принять во внимание, что Косогов давал свои показания в 1937 г., то выходило, что контрреволюционная деятельность маршала Шапошникова (и моя с ним) длятся, во всяком случае, лет так 12–13…

Тема была явно заманчива и следственные органы несколько дней кряду прилагали все и всяческие усилия к тому, чтобы добиться от меня подтверждения показаний Косогова. Я действительно хорошо лично знал маршала Шапошникова еще со времен старой царской армии. В наше время я работал под его начальством в Военной академии им. Фрунзе. Косогов, с которым я долгое время работал вместе в той же академии, а впоследствии – в инспекции кавалерии РККА, это знал. Отсюда, несомненно, у него и родилась «идея» связать меня с маршалом, как исполнителя его контрреволюционных поручений в качестве доверенного лица, лично и хорошо ему известного.

Сидя в тюрьме, я, разумеется, был лишен возможности узнать, чем все это кончилось. Во всяком случае, трудно было допустить, что такое сенсационное показание заглохнет в Ростове и не будет доведено до Москвы. Уже много позже я узнал, что маршал Шапошников как работал, так благополучно и работает. Очевидно, вся провокационная стряпня перестаравшегося Косогова не получила признания даже в обстановке того времени. Казалось бы, что при честной серьезной работе следственных органов этот случай должен был вызвать законные сомнения в отношении всех вообще показаний Косогова и должен был побудить к самой тщательной проверке их во всех отношениях.

Однако, ничего подобного не произошло. Больше того: следователь, приезжавший из Ростова для производства так называемого «доследования» по моему делу, после рассмотрения его Военной коллегией Верховного суда, прямо заявил мне, что самый факт безоговорочного подтверждения Косоговым на суде всех своих показаний, данных им на предварительном следствии, является лучшим и самым убедительным доказательством их правильности вообще, а, следовательно, в частности – по моему делу. В этой связи он приобщил копию протокола судебного заседания Военной коллегии по делу Косогова к моему делу в качестве нового аргумента в пользу обвинений, предъявлявшихся мне следственными органами. Очевидно, эта копия фигурировала, в числе прочих документов, при рассмотрении моего дела Особым совещанием. И не является ли, чего доброго, та мифическая «антисоветская организация», за участие в которой я отбыл 9 лет в тюрьмах и лагерях, именно косоговской «организацией маршала Шапошникова»? В постановлении Особого совещания точки над «і» не поставлены. Предполагалось, очевидно, что никто и никогда ко всем этим делам уже не вернется – гарантией тому были всякие берии, меркуловы, абакумовы и К°… Годилась любая удобная формулировка!..

Поскольку показания Косогова занимают в моем деле достаточно видное место не только по данному вопросу, а вообще, я считаю небесполезным обратить Ваше внимание на все здесь изложенное, как образно характеризующее действительную ценность всей клеветнической писанины этого провокатора в целом.

Ничего бы я так не хотел, как получить возможность еще раз встретиться с Косоговым сегодня в обстановке официальной очной ставки и попросить его в этой обстановке подробнее рассказать о моих контрреволюционных связях с покойным маршалом Шапошниковым и уточнить заодно и ряд других его показаний, фигурирующих в моем деле» [2].

Другое письмо датировано 17 марта 1955 г.

«Продолжая следить по материалам, публикуемыми в «Правде», за деятельностью провокатора и лжесвидетеля Харвея Матусоу, я все больше убеждаюсь в том, что по сравнению с Косоговым Матусоу все же уступает ему пальму первенства. Правда, Матусоу «сдал» ни много, ни мало, а до 180 человек. В части количества он, надо думать, не уступает Косогову. Но зато в части «ассортимента» он остается далеко позади: ведь в его активе не значатся такие фигуры, как начальник Генерального штаба в лице покойного маршала Шапошникова, ни бывший Главком в лице Каменева, ни нынешний Министр обороны и Маршал Польши Рокоссовский, в ту пору командовавший у нас кавалерийским корпусом…

Попутно вспоминаются и всякие другие показания из моего дела, перекликающиеся с косоговскими. Так, например, я до сего времени не могу без смеха вспоминать о том, как я, по заявлению не то того же Косогова, не то Баторского (комкор М.А. Баторский до В.И. Микулина возглавлял ККУКС РККА. – Н.Ч.) (за давностью не могу вспомнить точно) собирался формировать казачью конную рать в Азово-Черноморском крае для свержения там с ее помощью советской власти. Формирование это, по заявлению «свидетеля», мыслилось на базе использования материальной части и оружия кружков конного спорта Осоавиахима, лошади должны были быть захвачены у военных конных заводов, которых было много на территории Азово-Черноморья. Получалось очень гладко и правдоподобно. Но при этом были забыты некоторые существенные «мелочи»: за счет всех кружков Осоавиахима, вместе взятых, можно было бы собрать в лучшем случае каких-нибудь 100–150 старых седел,