Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера - Джесс Хилл

«Правило большого пальца» Буллера не было зафиксировано как законодательный акт, но на него часто ссылались при рассмотрении дел о насилии в Великобритании и Соединенных Штатах. [41] Существуют обширные исследования, посвященные домашнему насилию в Англии предвикторианской и Викторианской эпох, но ничто, пожалуй, не описывает ситуацию лучше, чем научный труд замечательной британской феминистки Фрэнсис Пауэр Кобб. В 1878 году, через одиннадцать лет после того, как последний корабль с каторжниками отбыл в Австралию, Кобб опубликовала работу «Истязание жен в Англии» (Wife Torture in England) – душераздирающий отчет о жестокости, царящей в рабочих районах. Физическое насилие над женщиной было настолько распространено, что существование жены превращалось «в постоянное мучение, побои, дикие издевательства – такие, которые и не снились настоящим дикарям», – писала Кобб. «Мужья били своих жен» – эта формулировка не вполне адекватно описывает то, что на самом деле происходило. Обычно под этим подразумеваются затрещины, оставляющие синяки и ссадины. С них, как правило, все только начиналось. Кобб приводит факты такой крайней и изощренной жестокости, что более уместно именовать все это пытками. [42]

В так называемых «колотильных округах» (kicking districts) жизнь у людей была тяжелая и беспросветная. «Труд в темных шахтах и на фабриках монотонен. Кругом ревут станки, лязгают железные части, гудят и пышут жаром печи»[174]. Однако корни абьюза Кобб видела не в беспробудном алкоголизме и не в том, что люди жили бедно и кучно. Эти факторы лишь усугубляли ситуацию. Зло, по ее мнению, коренилось в отношении мужчины к женщине. «Уверенность, что жена – собственность мужа, такая же, как, к примеру, лошадь… есть подлинный корень зла и источник бесчисленных бед», – утверждала Кобб. И продолжала: «Грубые простолюдины, а также те представители сильного пола, которые в других сферах жизни вовсе не проявляли неотесанности и жестокости, в глубине души были убеждены, что супруга – принадлежащая им вещь. В полицейских протоколах мы вновь и вновь читаем, как все эти люди с гордым вызовом спрашивают тех, кто указал им на некорректное обращение с ней: “Разве я не волен делать с тем, что принадлежит мне, все, что заблагорассудится?”»

* * *

Вот какая культурная традиция была экспортирована в Австралию в 1788 году. Переселенцы полагали, что явились на «никому не принадлежащие» земли, но на деле там обитало более 750 000 человек, принадлежавших к пятистам разным народностям, находившимся друг с другом в сложном и разностороннем взаимодейтствии. Племена были соединены между собой тысячей семейно-клановых связей. Все это было прямо противоположно иерархическому европейскому обществу, атомизированные члены которого явились, чтобы повелевать аборигенами. Люди «первой нации» начали выстраивать свою процветающую культуру за тысячи и тысячи лет до того, как к ним явились завоеватели. В их укладе не было страшных социальных барьеров, подобных тем, что существовали в Великобритании XIX века. Мировоззрение коренных австралийцев строилось на ценности человеческих отношений. Они считали, что для сохранения мира в семье и согласия между полами необходимо приложить усилия и потратить время. «Вся суть взаимодействия в паре для аборигенов состоит в том, что обе стороны живо участвуют в разрешении конфликтов, без которых не обходится ни один союз», – пишет Аткинсон. Становым хребтом местной культуры до прихода белых колонизаторов были семейные связи и прочная связь с землей. «Мужчины и женщины вместе совершали ритуалы… они танцевали, музицировали, участвовали в театрализованных действах, создавали произведения искусства и прикладные предметы, передавали из уст в уста истории… В любой деятельности ценились сотрудничество, взаимные связи и творческая поддержка. Отношения стремились сохранять, а если надо – исправлять. Во всем «царили принципы великодушия и справедливости, люди стремились “соединить сердца и таким образом поддерживать порядок”». [43]

Ритуализированные баталии играли центральную роль в поддержании гармонии внутри племени. Постановочные поединки между мужчинами были для коренных народов обычной практикой, отмечает антрополог Дэвид Макнайт, проведший много лет среди обитателей полуострова Морнингтон в штате Виктория. Если возникали размолвки между соседними кланами, устраивались символические бои, своего рода «подготовительные схватки», и в ходе такого формального противостояния конфликты улаживались. «После стычки исполняли танец, чтобы продемонстрировать, что между сторонами больше нет вражды». [44] Богатый набор приемов, позволяющих налаживать отношения между группами и отдельными людьми, выдающийся антрополог У. Э. Х. Стэннер называет «интеллектуальным и социальным достижением высшего порядка» и считает его сопоставимым с постепенно сложившейся в Европе парламентской демократией. [45]

Учитывая все сказанное, особенно трагично сознавать, какое распространение в семьях аборигенов по всей Австралии в наши дни получило домашнее насилие. Уникальный опыт урегулирования отношений, в том числе и личных, отточенный в течение тысячелетий практики, был почти уничтожен вторжением европейских завоевателей.

Смерть этих традиций не стала результатом естественного отбора. Начиная с 1788 года британские колонизаторы последовательно проводили политику разрушения культур «первых наций». Ее сочли обреченной на вымирание и решили заменить западной.

* * *

Корабли с высокими мачтами, прибывшие в Сиднейскую бухту, экспортировали патриархальную, более того, сексистскую культуру. Европейцы считали всех женщин от природы неполноценными. Весь женский род нехитрым образом делился на две категории: одни были добродетельными и потому заслуживающими мужской защиты, а другие – порочными, которых нужно было просто использовать так, как вздумается сильному полу. Как пишет Хьюз, домашнее насилие распространялось на колониальных землях со скоростью эпидемии: «По ночам из всех хижин доносились вопли избиваемых женщин. Лесник по фамилии Роуз из Лонгботтома (фермы на полпути между Сиднеем и Парраматтой) привязал жену к столбу и отхлестал «кошкой-девятихвосткой»[175], отвесив супруге пятьдесят ударов. Другой поселенец зарезал свою половину и повесил на эвкалипте, при этом оставшись совершенно безнаказанным». В 1841 году канадский каторжник Франсуа-Морис Лепайер, отправленный за океан за участие в восстании против британского владычества и содержавшийся в тюрьме в Лонгботтоме, записал в своем дневнике: «Ночью здесь чаще слышны рыдания женщин, чем пение птиц в лесу в течение дня». [46] Повсеместное распространение ничем не ограниченного гендерного насилия не было реакцией на тяжелые условия жизни в колонии. Это было характерной для захватчиков формой поведения на родине. «Сексизм британского общества был привезен в Австралию и усилен каторжными условиями, – пишет Хьюз. – Жестокое обращение с женщинами в колонии зашло так далеко, что к концу 1830-х стало нормой социальной жизни».