Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Потом определились с порядком работы, составом непосредственных участников, рабочими языками. С русской стороны за столом переговоров, кроме Витте, оказались барон Р. Р. Розен, К. Д. Набоков, Ж. Плансон и И. Коростовец. Их визави были барон Комура, посол Такахира, А. Сато, К. Отчиаи и М. Адачи. Поскольку Сергей Юльевич не знал английского языка, а барон Комура долгое время притворялся, что не владеет французским, то рабочими языками стали русский, японский, английский и французский. Тексты всех документов составлялись на французском и английском языках. Каждое заседание начиналось утверждением протокола предыдущего. В середине дня делалась пауза на ленч, который съедали вместе в одном зале.

Да, Витте не делал из дипломатического этикета фетиш, но там, где протокол затрагивал содержание и судьбу переговоров, он настаивал на неукоснительном соблюдении протокола. Так, он попросил Р. Р. Розена проследить за тем, чтобы японцам ни в чём не было отдано преимущества — даже при произнесении заздравных тостов в честь микадо и царя. Тост за царя должен был звучать первым.

Было условлено, что переговоры в Портсмуте должны были быть тайными, но Витте распорядился сделать утечку информации американским газетам и выставил жёсткую позицию японцев на всеобщее обсуждение. В результате Япония была представлена публике как кровожадный хищник, стремящийся лишь получить территории и деньги и игнорирующий права корейской и китайской наций. Естественно, это вызвало ярость японцев, но для российской делегации на карту было поставлено слишком много, и для достижения нужного результата она пошла и на этот шаг.

Японцы торжественно передали свои условия мира, включавшие 12 пунктов, на первом официальном заседании 28 июля/10 августа 1905 года. Характерно, что Витте принял их совсем по-будничному даже не заглядывая в них, положил рядом на стол и сказал, что «на досуге изучит».

Переговоры зашли в тупик из-за Сахалина и контрибуций. Русская сторона никоим образом не хотела поступаться островом или платить японцам контрибуции и стала демонстративным способом упаковывать чемоданы и готовиться к отъезду. Это привело японскую делегацию в состояние глубокой прострации. К такому исходу она была не готова. Комура хорошо понимал, что «кровожадная» позиция Японии не вызывала симпатию общества ни в США, ни в Европе, а он не мог допустить срыва переговоров. К тому же в Токио не было единства относительно целей переговоров, в правительстве «ястребы» и «голуби» были представлены примерно в равной пропорции, и Комура не мог предвидеть, как отнесутся к нему, если он вернётся домой с пустыми руками.

Обстановку разрядил сам Витте: 29 августа он положил на стол переговоров лист бумаги, на котором было начертано: Россия не будет платить контрибуций, но готова уступить Японии южную часть Сахалина. В зале наступила зловещая тишина. Комура молчал. Тогда Сергей Юльевич взял этот лист и начал рвать его на клочки. Звуки разрываемой бумаги тяжёлым ударом отдавались в сердцах струсивших японцев. После некоторой паузы Комура заявил, что Япония снимает своё требование о контрибуциях и согласна на раздел Сахалина. Витте подошёл к Комуре, взял его руку в свою и спокойно ответил, что он согласен с этим предложением.

Комура вышел из зала переговоров и разрыдался.

Потом был праздничный обед, произносились поздравительные речи, Витте снова пожимал руку Комуры, а члены его делегации жали руки членов японской делегации. Звучал русский гимн, рекой лилось шампанское. Американские журналисты писали, что бутылок с этикетками мадам Клико было слишком много, а вот бокалов не хватало.

Витте ликовал, а Комура в окружении своих пасмурных ассистентов лежал в глубокой прострации в номере гостиницы «Уолдорф-Астория». Вероятно, он думал о том, как возмущённая толпа самураев встретит его в столице Страны восходящего солнца и начнёт рубить на мелкие кусочки его нежное тело…

А статс-секретарь Витте 16 августа отправил в Петербург всеподданнейшую телеграмму на имя его императорского величества:

«Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что Япония приняла Ваши требования относительно мирных условий и таким образом мир будет восстановлен, благодаря мудрым и твёрдым решениям Вашим и в точности согласно предначертаниям Вашего Величества.

Россия останется на Дальнем Востоке Великою Державою, каковою она была до днесь и останется во веки. Мы приложили к исполнению Ваших приказаний весь нашум и русское сердце — просим милостиво простить, если не сумели сделать большего».

Быть можно дельным человеком

И думать о красе ногтей.

А. С. Пушкин

Под этим термином обычно понимают именно тех представителей внешнеполитической службы, которые воплощают в себе внешние — самые тривиальные — признаки своей профессии: внешний лоск, приверженность этикету и богатым интерьерам, породистые дамы в брильянтах и элегантные мужчины во фраках, дым и запах сигар, шампанское, изысканные напитки, рауты, политес, непременный сплин, томные взгляды и остроумные замечания по поводу политики на фоне «скучных» разговоров о моде, любовницах королей или императоров и о погоде на следующей неделе.

Не будем разочаровывать читателя — покажем и таких дипломатов, тем более что недостатка в них не было до последних дней существования империи. В книге «Былое и думы» А. И. Герцен на примере своего дядюшки Льва Алексеевича Яковлева (1764–1839) — Герцен называет его Сенатором — даёт описание русского посла начала XIX века:

«Сенатор… провёл всю жизнь в мире, освещенном лампами, в мире официально-дипломатическом и придворно-служебном, не догадываясь, что есть другой мир, посерьёзнее — несмотря даже на то, что события с 1789 до 1815 года не только прошли возле, но зацеплялись за него. Граф Воронцов посылал его к лорду Гренвилю, чтобы узнать о том, что предпринимал генерал Бонапарт, оставивший египетскую армию. Он был в Париже во время коронации Наполеона. В 1811 году Наполеон велел его остановить и задержать в Касселе, где был послом "при царе Ерёме"[137], как выражался мой отец в минуты досады. Словом, он был налицо при всех огромных происшествиях последнего времени, но как-то странно, не так, как следует».

Существование такого типа послов и посланников в начале XIX века ещё было как-то оправдано — таково время. Но факт тот, что эти люди, известные также под мягким ироничным названием «горчаковские дипломаты», служили в Министерстве иностранных дел до последних дней его существования, когда деловитость, прагматизм и настойчивость стали выходить на передний план и вытеснять «салонную дипломатию».

Человеком старого закала и дипломатии Венского конгресса 1814–1815 годов, в которой важное место отводилось светским манерам, внешнему лоску и разным условностям, был директор Московского архива князь П. А Голицын. Д. А. Абрикосов, выходец из купеческой семьи и работавший первое время в Московском архиве, воспылал желанием стать «настоящим» дипломатом. Князь заметил его, взял над ним шефство и стал приглашать к себе домой и обучать его азам дипломатии. «Его обучение не шло дальше того, как отвечать на приглашения к обеду, — вспоминал подшефный. — Он передавал мне приглашения от воображаемых княгинь и жён послов, а я должен был на них отвечать. Эти уроки впоследствии оказались очень полезными, так как светская переписка играла большую роль в дипломатической жизни». И правда: подобные премудрости этикета ценились и до сих пор ценятся в дипломатии. Но только для Голицына и ему подобных дипломатия на этом не начиналась, а заканчивалась.