«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

В сущности, ведь мы живем, как на вулкане. Извержение может произойти в любую минуту, извержение, которое решит нашу судьбу: либо вознесет нас, либо сбросит вниз. Иными словами: либо «Фрам» вернется на родину и экспедиция во всех отношениях будет удачной, либо мы потеряем «Фрам», удовлетворимся тем, что уже совершили, и по пути домой, быть может, обследуем часть Земли Франца-Иосифа. Вот и вся разница. Но нам, конечно, очень не хотелось бы потерять судно; печально было бы видеть, как оно исчезает на наших глазах.

Тем временем часть команды во главе со Свердрупом занялась скалыванием торосистой гряды у левого борта, и в ней была пробита порядочная брешь.

«Я и Мугста старательно работаем над постройкой нарт. Я хочу, чтобы они были приведены в полную готовность на случай путешествия, все равно: придется ли идти с ними на север или на юг.

Сегодня Лив исполнилось два года. Большая девочка уже. Интересно, узнаю ли я ее? Вероятно, она сильно изменилась. Дома сегодня большой праздник, ее засыпают подарками – и много мыслей летит на север; но они не знают, где нас искать, не знают, как мы дрейфуем здесь в самых высоких северных широтах, среди самой глубокой полярной ночи, какую когда-либо приходилось переживать людям, и чуть-чуть не раздавлены льдами».

В следующие дни лед понемногу успокаивался. В ночь на 9 января он еще немного трещал и хрустел от сжатия, но затем окончательно замер.

10 января у меня в дневнике значится: «Лед совершенно спокоен, и если бы рядом с бортом не было ледяной стены, никогда нельзя было бы подумать, что здесь происходил какой-нибудь напор или нарушение вечной тишины – так все пустынно и мирно».

Между тем часть экипажа продолжала окалывать верхушку ледяной гряды, штурмовавшей нас, и она мало-помалу стала все-таки уменьшаться. Мугста и я по-прежнему занимались в трюме санями. В эти дни я сделал несколько попыток сфотографировать «Фрам» с разных сторон при лунном освещении, На экспозицию тратил часа по два, и результат сверх ожидания получился удачный. Но верхушка торосистой гряды была к этому времени уже сколота и фотографии не дают полного представления о силе сжатия и о том, какие ледяные массы обрушивались на корабль.

Затем был наведен порядок в складе на Великом бугре и на большой льдине с правого борта: спальные мешки, комаги, лапландские каньги, меховую одежду и т. д., собрав в один тюк и завернув в парус, сложили на западном краю льдины. Продовольствие собрали в шесть отдельных куч, разбросанных по льду. Винтовки и дробовики, завернутые в паруса от шлюпок, разместили в трех из этих куч. Под парусом спрятаны два ящика с приборами Скотт-Хансена и моими, а также жестянка с патронами.

Кузнечный горн и инструменты убрали отдельно, а на самой верхушке Великого бугра положили груду нарт и лыж. Каяки лежали в ряд вверх днищами, под ними аппараты для варки пищи, лампы и т. п. Мы разместили все предметы на большом расстоянии один от другого, чтобы потерять по возможности меньше в случае, если вопреки всем ожиданиям нашу мощную льдину все же расколет трещина. Мы знаем, где найти любую вещь; ветер и метель могут бушевать сколько угодно; какие бы сугробы они ни наметали, мы все сумеем найти.

В своем дневнике за вечер 14 января я читаю: «Два резких удара, похожих на выстрелы из пушки, послышались внутри судна, и за ними такой звук, будто что-то раскололось; вероятно, это лед треснул от мороза. Мне показалось, что в тот же момент крен судна несколько увеличился; но, быть может, это только воображение».

Время шло, мы снова занялись приготовлениями к санной экспедиции. Во вторник, 15 января, у меня записано: «Сегодня доктор прочел мне и Иохансену лекцию о перевязках и вправлении костей в случае перелома или вывиха. Я лежал на столе, и на ногу мне была наложена гипсовая повязка; за этим процессом наблюдал весь экипаж. Как-то невольно операция навела на мрачные мысли. Подвергнуться подобному несчастью в пути при 40—50-градусном морозе более чем неприятно, не говоря уже о том, что это может стоить жизни нам обоим. Хотя… кто знает, быть может, и это пройдет благополучно, но таких случаев нельзя допускать и их не будет».

Во второй половине января в полдень мы стали различать слабые проблески зарождающегося дня – того дня, с наступлением которого мы тронемся в путь. 18 января я писал: «В 9 часов утра можно различить признаки рассвета, а в полдень заметно, как будто даже просачивается свет. Кажется почти невероятным, чтобы через месяц света прибавилось настолько, что будет достаточно светло для путешествия. И тем не менее это так.

Правда, опытные люди до сих пор говорили, что в феврале слишком рано и холодно трогаться в путь. Почти никто из них не считает подходящим временем даже март. Но делать нечего, времени терять нельзя, у нас ведь нет возможности выбирать приятное, если не хотим, чтобы застало лето с его распутицей. Холода я не боюсь; от него защитить себя мы сумеем.

Приготовления подвигаются успешно. Я привожу теперь в порядок копии дневников, судового журнала, фотографии и другие материалы, которые хотим взять с собой. Мугста готовит в трюме тонкие кленовые полосы, которые будут укреплены под полозьями нарт, окованными нейзильбером. Якобсен принялся мастерить новые нарты. Петтерсен в машинном отделении кует гвоздики, необходимые Мугста для оковки нарт. Товарищи построили за это время на льду большую кузницу из ледяных глыб и снега. Я и Свердруп собираемся завтра пропитать полозья смесью смолы со стеарином и выгнуть их над сильным огнем, разведенным в кузнечном горне.

Надеемся получить достаточно высокую температуру, которая позволит хорошо выполнить эту важную работу, несмотря на 40° мороза. Амунсен целыми днями возится с ветряным двигателем, у которого стерлось зубчатое колесо. Он надеется привести двигатель в порядок. Работа не из веселых; приходится стоять там, наверху, на морозе свыше 40°, какие держатся у нас последние дни, на ветру, сверлить при свете фонаря твердую сталь и чугун. Я стоял сегодня, глядя снизу на свет фонаря. Вначале слышался скрежет сверла, врезавшегося в твердую сталь, затем энергичное похлопывание руками.

Да, тут нельзя надевать перчаток и приходится работать голыми руками, если хочешь, чтобы работа шла как надо; а долго ли в таком случае отморозить руки? «Ничего, обойдется», – говорит Амунсен; он из тех, что не сдаются. Человек упорный во всем, за что бы ни взялся. Я подбадриваю его, говоря, что вряд ли кто до него работал, стоя где-то на верхушке ветряной мельницы в такой мороз, на широте свыше 83°. Большинство экспедиций при такой низкой температуре прекращало всякие работы на открытом воздухе.

– Вот как! – говорит он. – А я считал, что в других экспедициях люди были повыносливее нас; мы тут чересчур много отсиживаемся в своих норах.

У меня не было никакого желания выводить его из заблуждения, хотя знаю, что это ему не помешает с одинаковой готовностью делать всегда и все, что только в силах он сделать.

Странное, собственно, теперь время. У меня такое чувство, словно я готов к летней экспедиции – будто весна уже пришла; а ведь еще только середина зимы, самый характер летней экспедиции еще не совсем выяснен. Лед спокоен и лишь потрескивает от мороза, как и «Фрам».