Лэшер - Энн Райс

Сиделка, весьма пожилая дама, приподняла безжизненную рукуАлисии и тотчас положила на место, потом резко отпрянула и, чуть помешкав,выскочила из комнаты.

— Погодите минутку! — крикнула ей вдогонкуМона. — Вы случайно не видели, заходил ли кто-нибудь в эту палату?

Но, еще не успев договорить до конца, она поняла всюбессмысленность своего вопроса. Сиделка так боялась, что на нее падет вина заслучившееся, что даже не удосужилась откликнуться. Сначала Мона устремилась заней к дежурному посту, потом одумалась и вернулась к кровати матери.

Она потрогала руку Алисии — едва-едва теплая. В коридорепослышались чьи-то торопливые шаги, приглушенный топот ног в обуви на резиновойподошве. Мона сделала глубокий вдох и склонилась над телом матери, потомоткинула с ее лица волосы и прикоснулась к нему губами. Щека еще не совсемостыла, а лоб уже был холоден.

Ей казалось, что сейчас мать повернется и, взглянув на нее,крикнет: «Будь осторожна со своими желаниями! Что я тебе говорила? Они иногдасбываются».

Спустя минуту палата кишела медперсоналом. Энн-Мэри сидела вкоридоре, вытирая слезы бумажным носовым платком. Увидев ее, Мона попятиласьназад.

Довольно долго она просто стояла около дежурного постамедсестер, прислушиваясь ко всему, что говорили вокруг. Для составленияофициального заключения о смерти Алисии был вызван интерн. Он должен был, каксказали, появиться минут через двадцать, так что придется немного подождать. Начасах уже было начало девятого. Тем временем медсестры вызвали в больницусемейного врача. И, конечно же, сообщили о случившемся Райену.

«Бедняга Райен! Господи, помоги ему!»

А телефон звонил, практически не умолкая.

«А Лорен? В каком она состоянии?»

Мона прошлась вдоль коридора. Вскоре открылись двери лифта,и из него вышел молодой интерн. Этот парень был так юн, что, казалось, вряд ливообще мог с уверенностью определить, умер человек или нет. Он прошествовалмимо Моны, даже не удостоив ее взглядом.

Словно сомнамбула, Мона миновала вестибюль и вышла на улицу.Больница располагалась на Притания-стрит, всего в одном квартале отАмелия-стрит и Сент-Чарльз-авеню, на пересечении которых жила Мона. Медленнодвигаясь по тротуару, освещенному лунопо-добным светом уличных фонарей, Монаразмышляла.

— Никогда больше не буду носить такие платья, —произнесла она вслух, остановившись на углу. — Все, хватит! Порарасстаться и с этим платьем, и с этой лентой.

Как никогда ярко освещенный дом Моны находился на другойстороне дороги. К нему один за другим подъезжали автомобили, и из них выходилилюди. Приличествующая случаю суета уже началась.

Кое-кто из Мэйфейров заметил Мону, кто-то уже показывал нанее пальцем, еще кто-то бросился навстречу, словно затем, чтобы не позволить ейпопасть под машину при переходе улицы.

— Нет уж, в таком наряде я больше не появлюсь, —шептала она, быстро пересекая проезжую часть перед приближающимся транспортнымпотоком. — Надоело! Ни за что и никогда!

— Мона, дорогая!.. — Это был голос Джеральда.

— Что ж… Рано или поздно это должно было случиться… —откликнулась Мона. — Но я никак не думала, что смерть постигнет их обеих.Нет, такого поворота событий я не ожидала.

Она прошла мимо Джеральда и других Мэйфейров, столпившихсявозле ворот по обе стороны от ограды и выстроившихся вдоль дорожки, котораявела к входу в дом, и в ответ на все попытки родственников с ней заговоритьлишь тихо бормотала:

— Да-да… Хорошо… Извините, мне нужно переодеться. Ядолжна избавиться от этих нелепых тряпок.

РАССКАЗ ДЖУЛИЕНА

История, предлагаемая вашему вниманию, отнюдь не являетсяисторией моей собственной жизни, которую вы просили меня поведать. Однакопозвольте рассказать о нескольких тайнах, с коими мне пришлось столкнуться.Полагаю, Майкл, вам известно, что я родился в 1828 году, однако вряд ли выпредставляете себе, сколь разительно те времена отличались от нынешних. То былаэпоха, когда доживало последние годы старинное жизнеустройство, на протяжениивеков обеспечивавшее богатым землевладельцам во всем мире спокойное и безбедноесуществование.

О таких вещах, как железные дороги, телефоны, виктролы иэкипажи, которые движутся без помощи лошадей, мы не имели даже самогоотдаленного представления. Более того, ни о чем подобном мы и не мечтали.

Что до Ривербенда, с его огромным хозяйским особняком,набитым изящной мебелью и книгами, с его многочисленными пристройками, гденашли пристанище многочисленные родственники владельцев плантации, с егобескрайними полями, простирающимися на север, юг и восток так далеко, чтоневозможно было охватить их взглядом, то эта усадьба являла собой подлинныйземной рай.

Мое появление на свет отнюдь не было воспринято в семейномкругу как событие значительное. И причина такого отношения состояла в том, чтоя родился мальчиком, а семья испытывала необходимость прежде всего в особахженского пола, которым впоследствии предстояло стать ведьмами. Я же был всеголишь принцем крови, но, увы, не мог претендовать на положение наследника.Бесспорно, любви и внимания на мою долю выпало предостаточно, однако никто иникогда не удосужился заметить, что маленький мальчик обладает незауряднымисверхъестественными способностями и никто в семействе, будь то мужчина илиженщина, не в состоянии с ним тягаться.

Говоря откровенно, моя бабушка, Мари-Клодетт, была стольглубоко разочарована, что я родился не девочкой, что даже прекратиларазговаривать со своей дочерью, а моей матерью Маргаритой. К тому временизлосчастная Маргарита уже произвела на свет одного ребенка мужского пола —моего старшего брата Реми, — а когда она дала жизнь еще одному мальчику,это был воспринято как достойный самого сурового осуждения проступок иокончательно лишило мою мать расположения семьи.

Разумеется, Маргарита приложила все усилия, чтобы как можноскорее загладить свою провинность, и 1830 году родила наконец долгожданнуюдевочку — мою обожаемую сестрицу Кэтрин, ставшую ее преемницей и наследницейсемейного достояния. Однако тень, омрачившая отношения между моей бабушкой иматерью, не развеялась до самой смерти Мари-Клодетт.

Я подозреваю, что Мари-Клодетт достаточно было броситьвзгляд на новорожденную Кэтрин, чтобы понять, что от девочки не будет большогопроку. Время лишь подтвердило правоту такого мнения. Но именно этому крошечномусозданию предстояло стать ведьмой, столь необходимой семье. Если бы не этообстоятельство, Мари-Клодетт и глядеть бы не захотела на внучку и уж тем болеене стала бы передавать этому неразумному младенцу, пищавшему в колыбели, свойвеликолепный изумруд.