Ветер. Ножницы. Бумага - Нелли Мартова

– За что мне это? Не дочь, а просто наказание какое-то!

Сердце сжалось то ли от боли, то ли от тоски, то ли от прежнего желания спрятаться, которое вдруг нахлынуло и тут же отступило. Не слишком ли она в себе уверена? Ведь опять стушуется, и снова подступит комок к горлу, и на глаза навернутся слезы, и она не сможет поговорить с ним по-человечески. Надо сначала как-то потренироваться жить с новым ощущением, пусть оно окрепнет, пусть она его почувствует в полную силу. Звучит-то как по-идиотски! «Потренироваться жить». Только у нее такое может быть. Все остальные люди сразу живут по-человечески. В конце концов, она решила пойти завтра на работу и «потренироваться» на Ванде, а заодно и расставить все точки над «и». А с отцом поговорить придется в любом случае в самое ближайшее время, Софье позарез необходимо вернуть ножницы с бронзовыми ручками.

Усилием воли Софья снова переключилась на открытку с дверью. Остались три визитки: Магрин, Семен и тетя Шура. Эмиль… сможет ли она уговорить его помочь? Может быть, и сможет, но не хочет. Не тот он человек, которого ей хотелось бы о чем-то просить.

Софья выбрала визитку тети Шуры. Только она подумала о том, что в доме нет ни крошки хлеба, как раздался звонок в дверь. Ну да, визитка Джумы так ее шокировала, что она совсем забыла о заказанной пицце. Софья расплатилась, быстро сжевала маленький кусочек, не разобрав вкуса, раскрошила краешек лепешки и втерла в карточку с красно-белой скатертью несколько крошек.

* * *

Никогда еще Софья не шла в офис с такими чувствами – как школьница первый раз в первый класс. Ее снедало отчаянное любопытство. Так ребенку интересно, почему солнце встает каждый день и откуда берется снег. Чистое любопытство, и ничего, кроме любопытства! Ни страхов, ни тревог, ни плотной пелены вокруг, не холодеют кончики пальцев, не подкатывает к горлу тошнота, и вовсе не хочется спрятаться в темный уголок или провалиться сквозь землю. Яркая, родная нота играет внутри, поет, и никакому офисному оркестру не задушить ее даже самым громким маршем!

Но стоило Софье подняться на восемь ступеней и спуститься на одиннадцать, как ее уверенность несколько заколебалась, а как только она открыла дверь в отдел, так и вовсе испарилась. Может быть, в ней и звучала родная нота, но только вокруг ничего не изменилось. Ванда по-прежнему точила ногти и буравила Софью острым взглядом, Фанис вложил в какую-то техническую книгу туристический каталог и любовался им исподтишка, Валя тихо отчитывала Олю, невозмутимо грызущую палец, а из журнала на Лилечкином столе торчала фотография какого-то артиста – не иначе как влюбленная «тумбочка» пытается сменить объект обожания.

Софья глубоко вздохнула и громко поздоровалась. Как и в тот ее первый день, на нее сразу уставились несколько пар глаз, но любопытство в них читалось совсем иного рода: что еще выкинет эта диковинная зверушка? Только Валя, добрая душа, спросила:

– Как вы себя чувствуете? Поправились уже?

– Да, сейчас уже все в порядке, – ответила Софья.

Она уселась на свое рабочее место и улыбнулась сама себе. Офис все такой же, и комната унылая, и машины-насекомые стрекочут по-прежнему, и стол – та же старая развалюха, а ей так хорошо, что петь хочется. Софья потихоньку просматривала рабочие документы и выжидала подходящий момент для разговора с Вандой. Не потому, что оттягивала время, а просто хотела улучить минутку наедине.

За крошечным окошком под самым потолком уже виднелась полоска снега. Скоро зима, слякоть под ногами и промозглая сырость превратятся в солнечные и яркие морозные дни, в парках появятся ледовые городки и горки, в автобусах будут встречаться бодрые лыжники в спортивных штанах и смешных шапочках на затылке, а потом улицы украсят новогодние гирлянды и елки. Совсем недолго ждать осталось. Из всех праздников Новый год Софья любила больше всего – самый искренний день поздравлений, самые теплые подарки, самая нарядная и веселая упаковка. Вернуться бы к новогодним распродажам в отдел упаковки! У нее сразу же возникла куча идей, как можно устроить всю работу так, чтобы народ не стоял в очереди. Это что, опыт руководящей работы сказывается? Она тихонько рассмеялась себе под нос и оглядела сотрудников. Ну почему же они все такие скучные, такие безрадостные, бледные? И каждый сосредоточен только на том, чтобы внести свое звучание в нестройный хор офисного оркестра, они ничего не видят у себя перед носом, кроме партитуры.

От размышлений Софью отвлек Тимофей, который, как обычно, ворвался в отдел, уже с утра взмыленный, как бешеный пес. «Сейчас зарычит», – подумала она и решила его опередить:

– Дайте угадаю, мы опять срываем план выпуска? Я и сама ломаю голову, как теперь выкручиваться. У вас-то наверняка есть какая-нибудь ценная идея, как нам оптимизировать процесс. Так подскажите.

Пчелкин слегка опешил от неожиданности, но тут же пришел в себя и выдал длинный монолог, в котором, как была с самого начала уверена Софья, рационального звена практически не было, уж слишком идеальную картину он рисовал, – одно слово, проповедник. Она смотрела, как увлеченно Тимофей рассказывает, сразу видно – перед глазами у него рисуются волшебные картинки с идеальным проектным институтом. Софье вспомнились детские книжки-раскладушки, открываешь страницу – а там объемный медведь выпрыгивает или терем-теремок. Только у Тимофея вместо медведя – игрушечный главный инженер проектов с чертежом в руке, а вместо терема – макет большого копировального аппарата, и к реальности они имеют такое же отношение, как бумажный медведь – к настоящему. А что самое удивительное, в этом теремке – идеальном институте, а может быть, в том, как относился к нему Пчелкин, она явственно почувствовала знакомые нотки. Отголосок чистой радости созвучия с целым миром долетел до нее легким эхом. Тимофей показался ей ярким пятном на унылым фоне офисно-преданных лиц. Да, одна только мечта выстроить офисную жизнь по собственным правилам – уже измена Ему – невидимому дирижеру, все равно как без спроса сыграть на симфоническом концерте композицию «Раммштайна». Она улыбнулась Пчелкину, поблагодарила его, и тот впервые вышел из кабинета, не хлопнув дверью и не махнув рукой.

– Что это с ним, Софья Павловна? – удивилась Валечка.

– Влюбился, наверное, – хихикнула Лилечка.

А Софье стало еще любопытнее. Та Варвара, которой нос оторвали, показалась бы сейчас самой равнодушной женщиной на свете по сравнению с ней. Как можно расшевелить человека так, чтобы нащупать в нем родное и знакомое, чтобы зазвучало в нем что-то свое, и без всяких там розовых очков и волшебных мячиков?

– Кстати, о любви, – громко сказала Софья. – У меня подруга-маркетолог статистику собирает про любовные романы, так вот, оказывается, сейчас самый популярный любовный роман – «Евгений Онегин».

– Да ну? Не может быть! Это старье? Его даже в магазинах не продают, – возмутилась Олечка.

– Оля! – зашипела на нее Валя. – Это же Пушкин! «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…»

– Да еще и в стихах, – скривилась Олечка, а ее сестра молча подняла глаза кверху.