Ветер. Ножницы. Бумага - Нелли Мартова

Отец сидел за столом, комнату наполнял удушливо-едкий запах корвалола. Сердце сжалось от боли. Он постарел за последнее время – виски совсем седые, лицо осунулось, глаза опутала паутина морщинок. Он поднял глаза, замахнулся дрожащей рукой – хотел стукнуть кулаком по столу, но сделал только взмах и сложил руки на столе, как примерный школьник.

При виде отца Софье на мгновение захотелось спрятаться в привычную скорлупу. Попросить прощения, проглотить слезы, чтобы притупилась боль и все встало на привычные места. Она закусила нижнюю губу. В глубине живота пела, рвалась наружу родная нота, торопилась облечь себя в слова. Если сейчас она не скажет того, что должна сказать, эта нота будет с каждым днем слышна все тише и тише, пока однажды не замолкнет навсегда.

Если сейчас отец не сможет и не захочет понять Софью, если у него опять прихватит сердце, она не будет виновата. Это он слепил идеальную картинку, образ своей дочери, а она живой человек, и нет ее вины в том, что она отличается от картинки. Она поняла это давно, еще когда собирала ночью сумку, потому и ушла. Иногда, чтобы выздороветь, нужно перетерпеть болезненную операцию. И сейчас эта операция предстоит им обоим.

Софья набрала в грудь побольше воздуха и заговорила:

– Папа, я увольняюсь.

Она не замечала, что по лицу ее текут слезы. С каждым ее словом за спиной рушился невидимый мост, отрезая последние пути отступления к прежней жизни.

– Я уважаю тебя и твое мнение, но я не хочу работать начальником отдела выпуска. И я не пойду больше с тобой к Аркадию Петровичу. И если ты будешь опять кричать на меня и учить меня, как нужно жить, я прямо сейчас уйду и не вернусь в эту квартиру до тех пор, пока ты не захочешь понять меня и поговорить со мной на равных, а не как с маленькой глупой девочкой. Мне больно говорить тебе все это, но я больше не могу молчать.

– Садись, – он вздохнул.

Софья села напротив, никак не могла поймать его взгляд, он все отворачивался, смотрел куда-то в сторону, безуспешно пытался унять дрожь в руках. Что она знает об отце? Думает о нем всегда только как о драконе, который стережет принцессу, или как о заборе с колючей проволокой. Чего он на самом деле хочет? О чем мечтает? Чем занимается на работе? Как относится к маме? Почему так любит кроссворды? Слезы все текли и текли, и она не пыталась их остановить. Словно это последние остатки толстой скорлупы тают, как лед на солнце, превращаются в соленые потоки. Она не всхлипывала и не рыдала, эта река слез была молчаливой и неспешной, только опухли веки. Она хотела сказать: «Папа, мне тебя жалко», – но вовремя остановилась. Нельзя ему говорить такое!

– Мне кажется, я тебя потерял. Поздно уже что-то обсуждать. Надо было воспитывать тебя раньше, я упустил где-то важный момент, я плохой отец, – он говорил это скорее самому себе, чем Софье.

– Пап, ты что? – Она протянула руку, коснулась его дрожащих пальцев. – Я же здесь, я рядом. Ты не меня потерял. Ты потерял свою мечту, фантазию, а я ею никогда не была. Никогда, понимаешь?

– Я тебя не узнаю. – Он освободил свои руки, спрятал под стол.

Без привычной скорлупы страха она и сама не узнавала отца. Неужели они теперь навсегда станут чужими? Только общая родная нота может спасти их отношения, она нужна прямо сейчас, незамедлительно, срочно, как реанимация. Софья положила руку в карман, сжала мягкий детский мячик, наполненный радостью. Эта открытка – единственный шанс узнать его лучше прямо сейчас, найти точку соприкосновения, найти дыру в холодной каменной стене, которую они построили между собой собственными руками.

Поток… в каждом человеке есть поток, она еще не встречала ни одного такого, которого он не касался бы хотя бы самым краешком. Где он прячется в отце? Ответа на вопрос не пришло. Вместо этого накатили вдруг воспоминания. Ссадина на коленке, алая кровь течет, больно и страшно. Рядом отец, обнимает, утешает, смазывает ранку зеленкой, дует изо всех сил, чтобы не так щипало. Вот они в магазине, папа покупает ей ранец, самый дорогой и красивый, а еще ручки, пенал и самый большой набор разноцветных фломастеров. Дом, старая уютная квартирка в хрущевке, они вместе строят замок из конструктора, и оба хохочут, когда на самой верхушке почему-то оказывается дверь, а все окна вышли вверх ногами. Неужели сейчас перед ней тот самый человек, который читал ей книги, когда она болела гриппом? Сказки отец презирал, он читал ей вслух детские энциклопедии и пояснял все, что считал нужным, хотя она ни о чем не спрашивала. Она не помнила содержания этих книг, только голос, четкий, размеренный, как у диктора по телевидению, звучал в воспоминаниях ровным потоком, как теплый свет, как нежная мелодия, как… как Меркабур! Софья застыла, пронзенная этой мыслью, даже слезы перестали течь. Как больно! Она думала, что готова к боли, но ошибалась.

Любовь к дочери – вот и все, что дал ему волшебный поток. А он не сумел воспользоваться подарком. И теперь он больше не видит ее, его свет тянется к вымышленной девочке, той, которой никогда не было и не будет. Как вернуть его теперь?

Софья достала из кармана открытку с мячиком. Одну его сторону она крепко сжала ладонью, потом встала, подошла к отцу, взяла его широкую руку и положила на мяч с другой стороны. Между ними теперь был комочек детской радости. Сперва отец посмотрел на нее так, словно она уже умерла, но спустя мгновение его лицо изменилось.

Она сжимала мягкую тряпичную поверхность, а по руке струился волшебный свет, мощный поток Меркабура, целый водопад – она дала ему полную волю. Он втекал в мячик, а оттуда – в ладонь по ту сторону мяча. Голова кружилась так, что тяжело было стоять. Софья перебирала детские воспоминания, будто перематывала пленку на бешеной скорости, собирала в памяти все-все случаи, когда она чувствовала поток в отце, и весь этот концентрированный коктейль пропускала сквозь себя, как солнечный луч – сквозь цветное стекло.

Софья не помнила, как долго она так стояла, но отпустила мячик лишь тогда, когда у отца закрылись глаза, и он уронил голову на стол.

– Папа! Папа, тебе плохо? – Изо всех сил борясь с головокружением, она трясла его за плечо.

Знакомый врач с кардиобригадой примчался через пятнадцать минут.

Все это время мама даже не поднимала глаз на нее. Софья ничего не говорила, она просто молча верила. Мыслей в голове не осталось, только одна бесконечная вера.

– Кардиограмму для него можно считать почти нормальной, клинических признаков инфаркта нет, но давление низковатое, – сказал, наконец, врач. – Сейчас я сделаю пару уколов, он скоро придет в себя.

Мама украдкой вытерла платочком глаза и потянулась к Софье. Она обняла мать, прижала к себе и с удивлением поняла, что впервые в жизни мама ищет у нее поддержки. Софья словно стала старше собственной матери, и это на ней теперь лежит ответственность, это в ее руках сила. Она гладила маму по голове, шептала глупые слова:

– Ничего страшного, теперь все будет хорошо.

Они вместе ждали у постели, пока отец проснется. Когда он открыл глаза, мама сжала в своих ладонях его руку, он благодарно кивнул, скользнул взглядом по Софье, отвернулся.