Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

«Вот где надо было сесть. Заодно нахлестаться, как сапожник, в стельку,» – с запозданием подумал Горм. – «Хотя напьюсь – сбрехну чего…»

Некоторое время, никто не решался нарушить молчание, что явно доставляло удовольствие конунгу. Наконец, Торлейв прокашлялся и сказал:

– Конунг, ярлы. Зима кончилась, время назначать цель следующего похода. Мое разумение, надо идти на Этлавагр.

– А почему не на Толаборг? – справился братоубийца.

– Ты же к Реккареду вроде гонца посылал? Его чуть-чуть подмаслить, под твое начало встанет? Потом, Этлавагр у самого моря, и там больше добычи. Разорим столицу красных конунгов, все остальные владыки Мидхафа к нам сами со страху на поклон пойдут, и гутанский конунг первый…

– И с плачем? – полуспросил-полудобавил конунг, продолжая так и сяк вертеть зеркало.

Ярлы за столом учтиво засмеялись.

– Синдред-горевестник ему на ухо не нашептывай, Реккаред бы с нами и на Килей пошел, – закончил учитель конунга. – Что гонец-то говорит? Я видел, еще вчера вернулся…

– Время позвать гонца, – отложив зеркало, Йормунрек глянул на Биргира.

Тот дернул за цепочку, висевшую на стене у очага. Внизу приглушенно звякнул колокол. Во времена Бейнира, за этим однократным звуком скорее всего последовало бы появление девы с полоской шелка, обернутой вокруг бедер, другой полоской, едва прикрывавшей перси, и с серебряным подносом вкусностей. Послышались шаги. Поднявшиеся по лестнице и вставшие в проходе трое, увы, не несли ничего съедобного, и глазу никак не удалось бы на них отдохнуть, в отличие от той дворцовой служительницы. Воинов по сторонам можно было принять за братьев Биргира. Неграмотное народное присловье, просившееся на ум при виде их лиц, было «тупой, как тролль.» Горм обладал некоторым опытом, позволявшим ему усомниться в правильности этого оборота, и мысленно исправил его на «тупой, как троллиная задница.» Стоявший посередине и ростом чуть пониже Йормунрековых карлов казался менее свинцово безмозглым, но слабо теплившаяся искра разума освещала морду, которой лучше было бы оставаться в тени, с маленькими глазками, слегка приплюснутым и основательно перекошенным носом, и пастью, как у сома.

Эцур Большеротый открыл рот, закрыл, уставился на конунга, потом на Биргира с его разогретыми в огне щипцами и прочей железной пакостью, наконец на Горма, и выпучил глаза, что в его исполнении вышло сильно слабее, чем открывание рта.

– Кланяйся конунгу! – возвоняла одна из троллиных задниц.

Эцур вышел из оцепенения достаточно для того, чтобы отдать требуемый знак почтения, правда, потеряв равновесие и чуть не растянувшись. Йормунрек сделал небольшое движение головой влево-вправо. Охранники удалились.

– Говори? – предложил конунг.

Гонец сделал еще пару движений ртом – ну ни дать, ни взять, сом, которому в жабры попала песчинка. Впрочем, еще одного взгляда в сторону очага оказалось достаточно, чтобы вдохновить Большеротого на то, чтобы ляпнуть:

– Конунг, Синдред-тул[117]мертв, как ты приказал!

Створки окна с ударом распахнулись, и в покой влетела огромная иссиня-черная птица. Она уселась на спинке кресла за конунговым, сложила крылья, каждое с добрый аршин, и разинула клюв:

– Мерр-р-ртв!

Объяснимо спавший с лица Эйольв, в вершке над чьей головой ворон впечатляюще вторгся вихрем в помещение, запустил руку за пазуху, бесшумно шевеля губами.

– Вот и донашептывался, – удовлетворенно заключил Йормунрек. – Рассказывай, как он мучался, потом я тебя награжу.

– Ты, конунг, велел его прикончить отравленной рыбой, на страх тем, кто идет против воли Одина. Так я и сделал.

– Все по порядку властелину расскажи, – вступил Торлейв.

– Особенно, как мучался! – добавил Биргир.

– Я привел снеккар к Толаборгу, с грузом рабов. Как ты велел, я дал нескольким покупателям знать, что у меня еще есть шкуры и диковины с южного материка. Через несколько дней, ко мне пришел Синдред, посмотреть на диковины. Как ты велел, я показал ему шкуру и череп исполинской обезьяны и животное кунгуру. Синдред захотел купить животное. Я зазвал его на следующий день завершить сделку и пообедать. Утром, я купил у рыбаков большую меч-рыбу.

Йормунрек кивнул. Воодушевившись, Эцур продолжал:

– Мы сели обедать в моем шатре. Синдред выпил со мной вина. Тогда я поднял со стола меч-рыбу, посыпал ей меч ядом, что ты мне дал, вонзил ему в живот, и сказал: «Так будет с каждым, кто идет против воли Одина.»

Большеротый торжествующе оглядел присутствовавших и, с полным отсутствием понимания причин внезапно повисшего над покоем и грубо ощутимого, как брюхо панцирного слона, тяжелого молчания, возобновил рассказ:

– Он захрипел, выпучил глаза, и умер.

Молчание еще потяжелело, словно слон выпил несколько ведер пива. Наконец, Йормунрек сказал:

– Я тебе что велел сделать?

– Убить Синдреда отравленной рыбой! – по-прежнему торжествующе выпалил Эцур.

– А ты что сделал?

– Убил Синдреда отравленной рыбой? Что, лучше было рыбу-пилу взять и его ей запилить? – до Эцура, похоже, стало помалу доходить, что им по какой-то причине недовольны.

Йормунрек покраснел. Биргир принялся рыться в пыточном снаряжении, вполглаза следя за конунгом. Йормунрек побледнел и пробормотал:

– Кто ж мне Барда заменит…

Голосом погромче, он сказал, полуобратясь к Эйольву:

– Пиши! Награду за голову Эгиля Сына Лысого удвоить до восьми марок золота, если мертвый, и до шестнадцати, если живой!

– Это дело, – вполголоса пробухтел в кружку Берг-Энунд. – Я бы за него еще эйрира три накинул, да свободного золота нет.

– Вот с тобой, жаба двуногая, умом траченая, что делать, – конунг уставился на Эцура. – Это безобразие с рыбой кто-нибудь видел?

– Да, конунг! Шатер был открыт с одной стороны, и многие видели и слышали, что бывает с теми, кто идет против во…

– А как они тебе уйти дали? – перебил конунг.

– Как я Синдреда ударил, его карлы на миг обмерли, ну, мы все на снеккар, и ходу. Несколько за нами погнались, на причале их порубили.

«А что сталось с животным кунгурой?» – хотел спросить Горм, но решил воздержаться.

– Так что ж мне тебе определить… – конунг нехорошо улыбнулся, точь в точь как он улыбался много лет назад, сидя с удочкой на пристани в Йеллинге, болтая босыми ногами над водой, и собираясь нарочито медленно насадить на крючок очередного червяка.

В виде предложения, Биргир поднял в воздух щипцы, губки которых багрово светились. Йормунрек покачал головой. Палач порылся в мешке, лежавшем на полу, и вытащил бурав. Горм уже принялся прикидывать, какая чувствительная Эцурова часть будет первой намотана на витую железяку, и сколько витков выйдет, пока Йормунрек смотрел то на Большеротого, то на бурав.