Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

Как она и предполагала, «эта часть города» оказалась кварталом на берегу реки, полным гвалта, мусора и зловония. Обещанную им уединенность обеспечивала каморка, которую он снимал над таверной «Баранья голова».

Мариса, безмолвно склонив голову, позволила ему провести себя по грязной лестнице на задворках таверны. Она поплотнее закуталась в шелковую шаль, чтобы спастись от плотоядных взоров пьяных бездельников, провожавших ее гнусными замечаниями.

Комната Доминика оказалась маленькой, скудно обставленной, но вполне опрятной. Единственное окошко было распахнуто. Оно выходило на лениво текущую реку, издававшую гнилостный запах рыбы.

Ей уже было совершенно все равно, как он с ней поступит. Даже когда он захлопнул дверь, она не обернулась, а осталась стоять как статуя посреди комнаты.

– А теперь… – Доминик рывком повернул ее и сорвал с плеч шаль. – Теперь изволь честно объяснить мне, что у тебя на уме.

Заготовленные слова застряли у нее в горле. Она не могла отвести взгляда от его потемневших глаз, в которых читалась ярость. Как же она сглупила, позволив ему затащить ее сюда, где она была совершенно беззащитной! Как ей могло прийти в голову, что он готов выслушивать ее неуклюжие объяснения!

Она смотрела на него расширенными глазами, испытывая непреодолимый ужас, и не могла вымолвить ни слова.

– Теперь, когда мы остались одни, ты проглотила язык? Совсем недавно ты осмеливалась мне угрожать.

– Как и ты, – прошептала Мариса. – Если ты собрался меня убить, то не теряй даром времени. Я, кажется, лишилась своей способности к выживанию.

Он с приглушенным проклятием отвернулся и бросил через плечо:

– Пока что ты отлично держишься на плаву. Брось корчить из себя мученицу! – Он едва сдерживался, чтобы не вцепиться в ее нежное горло, и она не могла не чувствовать этого. Ничуть не меньшим было его желание сорвать с нее скромное серое платье, швырнуть на кровать и обойтись с ней так, как она заслуживала, то есть как с подзаборной шлюхой. В ней присутствовало нечто соблазнительное, побуждавшее его именно к этому…

Марисе было легче говорить, когда он стоял к ней спиной.

– У меня было время поразмыслить, стоит ли пытаться что-либо тебе объяснять. Тебе известно, как я поступала, но знаешь ли ты о причинах? Почему ты всегда проявлял готовность верить в самое худшее по отношению ко мне? Но как бы я ни поступала, кем бы ни была, клянусь, я не знала, что родила живого ребенка! Спроси хотя бы у Селмы Микер! Не знаю, чем меня опоили, – они твердили, что это болеутоляющее. А потом… потом мне сказали, что я родила мертвую девочку. – Он сжался, но не обернулся, и она крикнула, борясь с подступающим гневом: – Я помню свои слова, обращенные к тебе! Но, говорю тебе, я не знала! Я хотела ребенка, потому что он был бы и моим. Я хотела его, и Камил обещал… Он сказал… Господи, неужели и он меня обманул? Или лгуньей оказалась Зулейка?

– Какая разница?.. – Его голос прозвучал почти бесстрастно. Он по-прежнему прятал от нее глаза. – Неужели ты так сильно его любила, что не переживешь его гибели?

Доминик услышал, как она вскрикнула. Он ожидал, что ее горе принесет ему мстительное удовлетворение, а вместо этого почувствовал невыносимую горечь. Тем не менее он договорил начатую фразу, неумолимо чеканя слова. Даже когда он принудил себя обернуться и взглянуть на нее, между ними продолжала стоять тень Камила. В ее огромных глазах, полных слез, он увидел привидение – улыбающегося мужчину, дарившего ей свою любовь. Ради нее этот мужчина все поставил на карту и лишился всего. Теперь он не исключал, что она говорит правду. Камил пошел бы на все, лишь бы сохранить ее, хотя в конце концов потерял и ее, и собственную жизнь.

– Он был добр ко мне, – прошептала Мариса. – Благодаря ему я почувствовала… Но разве тебе это понять? Вряд ли ты хотя бы раз в жизни кого-нибудь любил! Его ложь я не смогу простить, но ведь его больше нет? Это ты его убил, как убил Филипа, шевалье и герцога… Филипа я не любила по-настоящему, теперь я в этом уверена! Просто мы были друг другу необходимы. Но ты допустил это. Ты…

Он бросился к ней и стал трясти, зная, что она близка к истерике. Он сам не понимал, что испытывает к ней: то ли ненависть, то ли…

Она широко раскрыла глаза и посмотрела на него сквозь выступившие слезы.

– Что же случилось, Доминик? Как это случилось? – Она испугала его взрывом смеха. – Наверное, теперь тебе придется убить меня. Я не отважусь свести счеты с жизнью. Если ты этого не сделаешь, я испорчу тебе жизнь. А что? Ты же поступил точно так же со мной. Помнишь? Ты…

Он прижался губами к ее губам, чтобы заглушить ее нарастающее неистовство. Сначала она бешено сопротивлялась, нанося удары, царапаясь, брыкаясь. Но он, ни на что не обращая внимания, оторвал ее от пола и швырнул на кровать.

Платье лопнуло на ней по швам, обнажив золотистую кожу. Она продолжала бороться, осыпая его тумаками и оскорблениями. Он плюхнулся поверх нее и зажал ей ладонью рот. Она искусала ему пальцы, и он зажал ей лицо подушкой, так что она едва не задохнулась. Чтобы она перестала двигаться, он заломил ей одну руку за спину. Она вскрикнула. Безумное сопротивление прекратилось, уступив место рыданиям, полным бессильной злобы и боли. Когда он овладел ею, она истошно вскрикнула, после чего обмякла и лежала под ним, не подавая признаков жизни, пока он не выпустил ее руку и не принялся целовать ей шею и ласкать. Она опять начала извиваться, продолжая всхлипывать, но уже не от ярости, а от другого чувства, с которым была не в силах совладать. В голове все перемешалось, тело уже принадлежало не ей, а ему. Успокоилась она не скоро.

Уж не является ли это частью его мести? Овладеть ею тем же способом, как это делал Камил, и тем самым доказать – но что? Почему он просто не убил ее? Между ними так ничего и не было решено, просто оба еще раз убедились, что он способен желать ее, а она – отвечать на его желание.

И все же, когда все закончилось, когда она сдалась, а он одержал победу (или наоборот?), он повернул ее, не способную к сопротивлению, на бок и прижал к себе, крепко обняв и зарывшись лицом в ее волосы.

Она в полудреме вспомнила, как он по одной бросал на нее, спящую, забытые ею у него в кабинете туфельки, после чего, как и сейчас, принудил к полной покорности. Почему ей не суждено оставаться такой, как прежде, не ведающей этого наслаждения? Что за странные, противоестественные узы удерживают их вместе, невзирая на взаимное недоверие и даже ненависть?

Словно уловив ее растерянные мысли, он обнял ее еще крепче и глухо прошептал, пряча лицо в ее волосах:

– Мариса?

Что будет, если она останется с ним? Скандал, какой Нэтчез не сможет забыть на протяжении многих лет. Почему бы не остаться? Она пережила бы скандал, зато он лишится всего… Великолепная месть – на случай, если бы она помышляла о мести.

Она неуверенно провела рукой по его спине, испещренной шрамами. В полусне он казался совсем беспомощным. Она вспомнила о ребенке, которого он взял к себе и окружил заботой, – их ребенке, хотя она только накануне узнала о его существовании. И не узнала бы вовсе, если бы не он.