История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Неожиданно и резко Тимофеев меняет образ жизни, увольняется из «Совфрахта» и несколько месяцев плавает простым матросом на рыболовном сейнере.

Его призывают в советскую армию, откуда он вскоре был комиссован по состоянию здоровья как инвалид II группы.

Тимофеев покупает лачугу в деревне Желанное под Рязанью, где он впервые сталкивается с жизнью и бытом современного российского крестьянства, с горечью и болью наблюдает все то, что газетные пропагандисты цинично называют «социалистическим преобразованием деревни».

Потрясенный увиденным, Лев Тимофеев пишет большую статью, которая через несколько лет попала в самиздат, а в 1981 году была издана в русских журналах за рубежом под заглавием «Технология черного рынка, или Крестьянское искусство голодать». Тимофеев пишет:

«…Случайно я увидел жизнь крестьянской семьи и вдруг с удивлением понял, что вся советская система, начиная с нашего высокомерного правительства и кончая учеными-атомщиками и поэтами-песенниками, живет за счет сельской семьи, как пиявка присосавшись к крестьянскому хозяйству…»

В своей книге Лев Тимофеев пытается решить «…Как это может быть, чтобы и дорогостоящая космическая программа, и грандиозные, но малополезные хозяйственные начинания у нас в стране, и успешные военные действия в Эфиопии – все бы оплачивалось из скромного бюджета крестьянской семьи? Только ли крестьянская семья оплачивает политику партии и правительства? Каков вообще механизм эксплуатации трудящегося человека в условиях развитого социализма?»

Закончив эту работу, Лев Тимофеев возвращается в Москву, где ему как журналисту удается сотрудничать в популярных журналах «Новый мир», «Молодая гвардия», «Советская женщина». Опубликованный в «Новом мире» при Твардовском очерк Тимофеева «Антоновские яблоки» привлек внимание читателей живыми и не приукрашенными картинами деревенской жизни.

Это было в пору так называемой «хрущевской оттепели», когда на смену сталинскому омертвению пришла живая мысль и вольное слово, когда бесплодное серое единодушие уступило место богатой и яркой разноголосице, когда в журналах запестрели имена Овечкина, Дороша, Абрамова, Яшина, Распутина, Лихоносова, Шукшина, Белова. По-разному, с разной мерой глубины, понимания и смелости внесли они в литературу то, что вытравлялось из нее на протяжении десятилетий – правду о колхозной деревне.

Среди этих достойных имен имя Льва Тимофеева не осталось незамеченным, хотя его главные, заветные произведения и не предназначались для советской печати, точнее – не могли быть опубликованы в ней даже в сравнительно либеральную эпоху хрущевских реформ.

[Далее автор повторил информацию о публикации в США произведений Л. Тимофеева, его аресте, инвалидности и возможном психическом лечении.]

Лев Тимофеев – один из первых диссидентов, арестованных уже при новом генеральном секретаре Горбачеве. Кстати, в судьбах этих людей, Льва Тимофеева и Михаила Горбачева, прослеживается нечто общее: оба принадлежат к одному поколению, оба закончили московские вузы в эпоху после-сталинской оттепели, и, наконец, оба много занимались сельским хозяйством, Горбачев курировал его по линии ЦК, а Тимофеев с гневом и болью писал о том, до чего довело деревню партийное руководство…

Георгий Николаевич Владимов (наст. фам. Волосевич; 1931–2003) – прозаик, литературный критик, публицист. В 1954–1959 гг. был редактором отдела прозы в журнале «Новый мир». В 1967 г. послал письмо съезду писателей СССР с требованием открытого обсуждения письма А.И. Солженицына о цензуре. В 1983 г. выехал в Западную Германию. В 1984–1986 гг. был главным редактором журнала «Грани» (№ 131–140). С этой работой расстался из-за несогласия с политикой руководителей НТС. Об этом конфликте в среде журналистов Русского зарубежья он рассказал в статье «Необходимое объяснение». В годы «перестройки» вернулся на страницы советской периодики. Статья печатается с сокращениями.

Майским вечером 1983 года, едва приземлясь на Франкфуртском аэродроме, я попал в их круг – такой плотный, что Анатолий Гладилин, примчавшийся из Парижа для первого интервью, минут сорок не мог ко мне пробиться. Позднее он заметил: «Они окружили тебя, как ксендзы Козлевича. Видно, ты им очень нужен». Может, и впрямь ситуация напоминала «Теленка» – не того, который бодался98, а «Золотого», ильф-и-петровского. Но, измученный предотъездными неделями, нескончаемым расставанием, зверским таможенным досмотром, каким заботливая родина дает нам напоследок доброго материнского пинка, я был тронут встречей. Дружеский ужин у председателя НТС Артёмова, приготовлены комнаты в тихом отельчике, телефона нет, адрес никому не сообщается, письма с приветствиями новому эмигранту приходят в «Посев», там же и встречи с корреспондентами – и не со всякими, а кто нужнее; свои переводчики, свои поводыри на первых шагах в неведомом мире.

На другое утро – первое утро на чужбине – они предложили мне журнал: «Это наша мечта, чтобы вы приняли и повели “Грани”». Я еще не знал, что они его не первому предлагали, помнил, как они мне писали в Москву: «Это Ваш журнал», просили консультировать тогдашнего редактора Н.Б. Тарасову – что нужно для России, и курьеры привозили оттиски – на мое одобрение, и что я ни посылал своего или своих друзей – печатали без возражений.

И все же было о чем задуматься. «Ваш журнал» – это очень украшает речь и льстит и вселяет надежды, но он же еще – и партии. Легко ли оно – редактировать партийный журнал? С другой стороны, разве у Твардовского был он свой? И партия нависала над редакторским столом, и собственный партбилет – слева, где сердце, – удерживал от слишком резких телодвижений, но как много он смог, успел. Ну, наконец, и партия все-таки другая, совсем противоположная. И хотя известен закон, что любая оппозиция зеркально копирует своего противника, однако и законы имеют же исключения…

Ни все те ругательства, какими обкладывает «солидаристов» бесталанный советский агитпроп, ни их брошюрки и листовки, которых там, «за бугром», никто и читать не трудится, – облика НТС, конечно, не создают. Но когда из-под пресса ГБ – с непрестанной слежкой, подслушками и глушилками, обысками и допросами – видишь сами лица их курьеров, молодых идеалистов из Англии, Дании, Италии, Нидерландов, прекрасные лица свободнорожденных таким и представляется лицо этой партии, единственного политического объединения в российском Зарубежье. Любопытно, однако, что курьеры непрестанно меняются; за двенадцать лет редкие приезжали ко мне дважды: должно быть, со временем они составляют себе представление о Народно-Трудовом Союзе – и порывают с ним. Мне же теперь – все больше кажется, что его вообще не существует – ни «Народного», ни «Трудового», ни «Союза».

[Далее автор характеризовал руководителей издательства журнала, а также сообщал о контроле за его редакторской деятельностью со стороны ответственного секретаря, что напоминало автору наблюдение «советской цензуры» за журналом «Новый мир» в 1960-е годы.]

Третьего июня, с наивностью «небитого фрея» я предложил им: «До НТС мне дела нет, прошу только об одном – не мешайте мне делать журнал “Грани". Вот единственный приемлемый компромисс с вами». Но встречно, датированное тем же днем, уже шло их письмо, объявляющее мне отставку: «Остается лишь искренне пожалеть, что Вы сочли возможным занять в отношении НТС столь нелояльную позицию».