Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

Третий день, как перебрались с женой из купе в просторный номер: члены Краевой рады после выборов атамана начали потихоньку разъезжаться. Но в первую же ночь пожалели об этом.

Часов в 10 вечера явилась ватага подвыпивших офицеров, затопали коридорные и официанты, в зале первого этажа сдвинули и накрыли столы, и пошёл самый бесшабашный разгул. Вдобавок в зал ввели хор трубачей и песенников Кубанского гвардейского дивизиона. Горластых, как те молодые петухи, оставшиеся без курочек. До середины ночи двухэтажный дом войскового собрания сотрясался от пьяных воплей и перестука доброй сотни подкованных каблуков по полу. Дошло и до стрельбы...

Никак, пришло в голову, отмечают победу Филимонова на выборах, но комендант пояснил: «банкеты» эти — еженощные, и начались, как только открылась Рада. «Председательствует» на них обыкновенно генерал Покровский, а компанию ему составляют Шкуро, только что произведённый в генералы, и другие старшие офицеры кубанских конных частей. Нагулявшись, Покровский поднимается в номер и заваливается спать, а Шкуро со своими «волками» до утра носится верхом по улицам с песнями, гиканьем и свистом. Когда отсыпается — никому не ведомо. Разве только на заседаниях Рады.

И действительно, вчерашней ночью разгул повторился в точности. Стреляли, правда, чаще. Закончилось всё трагично: один офицер убил другого.

И подобное, убедился сразу после переезда в центр города, происходит в каждом ресторане и мало-мальски приличной кофейне: прибывшие с фронта и проживающие в тылу офицеры, кубанские и добровольческие, сорят деньгами, напиваются до бесчувствия и дебоширят. Сам любитель — в гвардейском прошлом — покутить, поразился распущенности, с какой вели себя офицеры. А развесёлая какофония, сопровождаемая по ночам этот безудержный кутёж, после не смолкающего целый день похоронного марша показалась форменным кощунством. И все эти безобразия происходят под носом у штаба главкома и Кубанского атамана, о них знает весь город, от них страдают беззащитные обыватели. Но ровным счётом ничего не предпринимается, чтобы прекратить их. Рыба гниёт с головы... А что ещё думать, коль Деникин и Филимонов закрывают глаза на распущенность и разврат своих прямых подчинённых?

Прикинув, без труда подсчитал: ежели обед — из трёх блюд с бутылкой вина — на двух человек отнюдь не в первоклассном ресторане обходится теперь в 90—100 рублей вместо довоенных 4—5-ти, то подобные «банкеты» должны стоить тысячи. Откуда же берутся деньги у этих кутил в погонах? Ведь даже его — генерал-лейтенанта и командира корпуса — основной месячный оклад после декабрьского повышения не дотягивает и до 3-х тысяч. И те выплачивают с задержкой.

Спасибо, Драгомиров доходчиво объяснил причины хронического безденежья: Краснов скаредничает и потребное для армии число донских денежных знаков отпускать отказывается, свои печатать негде, ибо нет подходящих станков и бумаги, а союзники и отечественные богачи скупы, как жид после погрома. В результате срываются закупки лошадей, продовольствия, тёплого белья, медикаментов и всего прочего. А даром никто ничего не даёт: ни казаки, ни кооперативы, ни заводчики, ни торговцы.

Цены между тем всё растут и растут.

Жена, пока пропадал в штабе, прошлась по магазинам и ужаснулась: всё дорожает не по дням, а по часам. Считать с конца августа, когда они приехали на Кубань, — цены удвоились. За буханку простого пшеничного хлеба просят уже рубль, а за французский хлеб — полтора, фунт хорошей говядины стоит уже 2 рубля, дюжина яиц — 14, фунт коровьего масла — 22, а копчёная курица — все 50. Сахарный песок по продовольственным карточкам давать перестали, а у спекулянтов он стоит аж 45 рублей!

Получается, чтобы прожить в Екатеринодаре, только на питание им двоим требуется больше тысячи в месяц! И это — без всяких ресторанов и без кухарки, ежели Олесе готовить самой. А ещё одежда и обмундирование. А ещё квартира и дрова — самое дорогое в городах... А придётся, случись что, деток с Олесиной матерью, да гувернантку с няней в придачу, привезти из Крыма, так расходы возрастут втрое! Не иметь армейского продуктового пайка и бесплатной казённой квартиры хотя бы в две комнаты — никакого генеральского жалованья не хватит... А в Ростове и Новороссийске, говорят, всё гораздо дороже... Цены несутся вскачь, будто их пришпоривают. Будто торгаши от лёгкой наживы совсем голову потеряли, как во время атаки иные конники теряют от страха... Привыкли за войну, мерзавцы, одной спекуляцией барыш наторговывать. А власти, что кубанские, что добровольческие, не способны укоротить не только языки демагогам в Раде, но и руки спекулянтам. Хотя бы ввели твёрдые цены на продукты первой необходимости. Иначе этому безобразию конца не будет...

Впереди запели трубы, зазвенели бубны и загрохотали тарелки. Что-то бравурное и, показалось, очень знакомое.

Пройдя ещё с полсотни шагов, наткнулся на серую толпу. Собравшись у перекрёстка, она глазела с любопытством на распахнутые окна небольшого углового особняка. Из них вырывались яркий свет, клубы табачного дыма и пьяное пение, смахивающее на рёв диких зверей. А под ними, прямо на тротуаре, надрывался хор трубачей, наряженный в алые черкески. Несколько хористов, самые маленькие и юркие, отплясывали «казачка» — легко кружились и ходили вприсядку, с посвистом и прихлопыванием.

Чуть поодаль, держа коней в поводу, стояли в развязных позах казаки. Кто в бекеше, кто в шинели, у кого-то алый башлык небрежно накручен вокруг шеи, у кого-то перетянут крестом на груди, но на всех — широкие папахи волчьего меха. А с верхушек бунчуков, прислонённых к стволу акации, свисали пушистые волчьи хвосты. На пике, косо воткнутой в лунку, тяжело шевелился на ветерке не сразу различимый в темноте значок начальника — напитанное сыростью небольшое чёрное полотнище с серебристой волчьей головой, застывшей в страшном оскале.

Что это за орда такая, сообразил сразу: «волчья» сотня — личный конвой Шкуро, начальника Кубанской партизанской бригады, — уже успела прославиться свирепостью на фронте и безобразиями в тылу. Но всё же поинтересовался у ожидавшего тут же лихача.

— Та це ж батька Андрий Григорич Шкура гуляить, — уважительно пробасил тот.

Он-то надеялся, что убийство одного из собутыльников вернуло кутилам если не совесть, то страх. Не перед тряпками-начальниками, так хотя бы перед Богом... По всему, напрасно: лишь сменили место...

С беззвёздного неба посыпалась, бесшумно падая в грязь, изморось. Сворачивая к гостинице, Врангель поймал себя на каком-то странном, чуть не с оттенком ревности, любопытстве... Наслышан уже предостаточно о геройствах и Покровского, и Шкуро, не единожды находился совсем рядом с ними, но лицом к лицу судьба пока не столкнула. А не мешало бы... Ведь только у этих двоих достаёт решимости пойти на самые крутые меры против кубанских самостийников ради сохранения единства России и армии. Даже на военный переворот! Или ради одних только собственных честолюбивых замыслов?

С партизаном Шкуро более или менее ясно: гражданская война разбудила в нём нравы его предков-запорожцев, но удаль его обратилась по большей части на пьянки и грабежи. Так что он вряд ли способен что-то перевернуть, кроме пары столов в ресторане. А вот Покровский что за птица?