Талтос - Энн Райс

«Ох, ладно, не надо беспокоиться о выходе, пока непочувствуешь себя лучше. Тогда я смогу встать и увидеть какое-нибудь другоеотверстие, что-нибудь вроде перехода или, возможно, окно. Все же сюда поступаетсвежий воздух».

Надо только немного отдохнуть, подумал он, снова прислоняяськ Томми и прижимаясь лбом к его руке, – отдохнуть и подумать, что делатьдальше. Абсолютно нельзя допускать и мысли о том, что можно умереть подобнойсмертью, таким молодым, вот так, в этой темнице, брошенным сюда стаей порочныхсвященников и монахинь… Нет, это невозможно… Да, отдых. Не надо ставить передсобой всю задачу сразу и искать решение. Отдых…

Он отключился. Как глупо, что Томми совершенно прервалотношения со своей мачехой, сказав ей, что не хочет иметь с ней никакихконтактов в будущем. Ну конечно же, это могло продолжаться почти шесть месяцевили даже год. Нет, банк будет следить за ними. Банк Томми, его банк, когда онне выпишет ежеквартальный чек… А когда это будет? Нет, это не может стать ихокончательным решением – похоронить людей заживо в этом кошмарном месте!

Его разбудил какой-то странный шум.

Шум повторился снова, потом еще раз… Он знал, что шум былнастоящий, но не мог идентифицировать его. Проклятье, в этой глубокой тьме онне мог определить даже направление. Он должен прислушаться. Надо попытатьсямысленно нарисовать звуки. И он это сделал.

Кирпичи укладывали по порядку, и известковый растворстягивал их толстым слоем. Кирпичи и известковый раствор, там, у самого верха.

– Но ведь это абсурд, совершенный абсурд. Этосредневековое наказание, абсолютно возмутительное! Томми, проснись, Томми!

Он был готов закричать снова, но это было слишкомунизительно: эти подонки могут услышать его, услышать, как он рычит, поняв, чтоони закладывают кирпичами свою проклятую дверь.

Он тихо плакал, прислонившись к руке Томми. Нет, то быловременное наказание, чтобы они почувствовали себя несчастными, раскаявшимися,прежде чем передать их властям. Они не собирались бросать их здесь, оставлятьна верную гибель! Это было некоего вида ритуальное наказание, предназначенноелишь для того, чтобы напугать их. Разумеется, ужасная его часть заключалась втом, что Томми умер! Но все же он был бы рад сказать, что это был всего лишьнесчастный случай. Когда они появятся снова, он должен продемонстрироватьполную готовность к сотрудничеству. Все должно быть нацелено на то, чтобы выбратьсяотсюда!

«Я не могу умереть подобным образом, это немыслимо, что ядолжен погибнуть, как Томми. Поплатиться всей своей жизнью, оставить все мечтытолько за то, чтобы удостоиться великой чести – мельком взглянуть на Стюарта ина Тессу…»

Где-то в глубине разума он сознавал, что допустил ужасныеошибки в своих логических построениях, но продолжал конструировать своебудущее: их приход, их оправдание, что они намеревались только слегка напугатьего и что смерть Томми – это несчастный случай, они не представляли себе, чтопадение может оказаться столь опасным, сколь глупо это было с их стороны бытьстоль убийственно мстительными. Он должен быть наготове, оставаться спокойным;возможно, следует немного поспать, прислушиваясь к звукам укладываемого кирпичаи известкового раствора. Но эти звуки прекратились. Дверь, возможно, заложилиокончательно, но это не имело значения. Должно быть, существуют другие способыпроникнуть в эту темницу и другие способы выйти из нее. Позже он займется ими.

Что касается данного момента – лучше всего прижаться кТомми, просто прислониться к нему и ждать, пока прекратится в душе паника и онсможет думать, что делать дальше. Ох, как глупо с его стороны забыть озажигалке Томми! Томми никогда не курил, но носил с собой эту модную зажигалкуи пугал хорошеньких девушек, подносивших сигареты к губам.

Он ощупал карманы Томми и нашел ее в пиджаке: маленькуюзолотую зажигалку. Теперь остается молиться Богу, чтобы в ней оставалсясжиженный газ или картридж с бутаном – словом, то, что заставляет ее гореть.

Он медленно сел, опершись левой рукой на что-то грубое, ипочувствовал острую боль. Щелкнул зажигалкой. Маленький язычок пламени брызнул,а потом стал длиннее. Свет разрастался вокруг него, и он видел теперь маленькиекамеры, глубоко уходящие в землю.

А зазубренные предметы, крошащиеся при соприкосновении сними, были костями – человеческими костями! Здесь, возле него, лежал череп суставившимися на него глазницами, а подальше – еще один. О боже! Костинастолько старые, что некоторые уже давно обратились в прах. Кости! И мертвое,внимательно смотрящее лицо Томми с запекшейся струйкой крови в углу рта и нашее, куда она стекала вниз, за ворот. И перед ним, и позади него – кости!

Он уронил зажигалку, руки взлетели к голове, глазазакрылись, рот распахнулся в неуправляемом оглушающем крике. Здесь не былоничего, кроме звука и тьмы, звука, опустошающего его, несущего весь его страх иужас к небесам… И он знал в глубине души, что с ним все будет в порядке, еслион не прекратит кричать, но позволит крику звучать все громче и громче – вечно,не прекращаясь.

В самолете редко удается полностью отстраниться от внешнегомира. Даже в этом самолете, столь роскошно зачехленном, с глубокими креслами ибольшими столами, вы ни на одну минуту не забываете, где находитесь. Вы знаете,что летите на высоте тридцати восьми тысяч футов над Атлантикой, и ощущаетенебольшие подъемы и спуски, когда самолет, как бы оседлавший ветер, скореенапоминает громадное судно, летящее по морю.

Они устроились в трех креслах, сгруппированных вокругкруглого стола. Подобно трем вершинам невидимого равностороннего треугольника.Одно кресло было явно специально сделано для Эша. Поднявшись на борт, оностановился у этого кресла и жестом предложил Роуан и Майклу занять два других.Остальные кресла, расположенные вдоль стен салона с иллюминаторами, оставалисьпустыми. Большие, повернутые вверх подлокотники, подобно рукам, одетым вперчатки, ждали, чтобы поддержать вас крепко и прочно. Одно из них тоже былобольше других. Для Эша, несомненно.

Цвета были различных оттенков коричневого и золота. Всеимело обтекаемые формы, близкие к совершенству. Молодая американка, разносившаянапитки, тоже воплощала собой совершенство. Музыка, возникавшая время отвремени, – Вивальди – казалась столь же совершенной. Сэмюэль, удивительномаленький человек, спал в дальнем салоне, свернувшись калачиком на диване, икрепко держался за бутылку, которую принес из квартиры в Белгрэйв. Он требовалкакого-то бульдога, которого слуги Эша никак не могли ему предоставить: «Тысказал, Эш, что у меня будет все, что я пожелаю. Я сам слышал, как ты им этосказал. Так вот, я хочу бульдога! И я хочу бульдога немедленно».