Мифы Ктулху - Роберт Ирвин Говард

темно хоть глаз выколи, и один Бог ведает, не подкрадутся ли во тьме вернувшиеся команчи… Мы решили заночевать прямо там, потому что лошади совсем выбились из сил; никто за всю ночь так и не сомкнул глаз, но команчи не появились. Что происходило в это время в зарослях мескета, я не знаю и индейца этого странного больше не видал, но только до самого утра я слышал бросающие в дрожь завывания — и испускал их явно не умирающий, да еще в полночь принялась где-то кричать и ухать сова.

А на рассвете в лагерь приковылял Джим Гарфилд, изможденный и бледный, но живой, рана на его груди закрылась и уже начала заживать. С тех самых пор он никогда не упоминал ни об этом ранении, ни о самой стычке с краснокожими, ни об индейце, что появился и исчез столь таинственно. И он перестал стареть — сейчас Джим выглядит точно так же, каким был тогда: мужчина чуть за пятьдесят.

Дедушка, закончив рассказ, умолк, и в тишине стало слышно, как внизу на дороге урчит машина, а вскоре сумрак прорезали два ярких луча света.

— Это док Блейн, — сказал я. — Когда вернусь, расскажу, как там Гарфилд.

Пока машина преодолевала три мили поросших дубами холмистых склонов, отделяющие Лост Ноб от фермы Гарфилда, док Блейн поделился со мной своим мнением насчет больного старика:

— Буду весьма удивлен, если мы застанем его в живых, — заявил он, — на нем места живого нет. Вообще, у человека его возраста должно бы хватить здравого смысла не браться объезжать молодую дикую лошадь.

— Не такой уж он и старый, судя по виду, — заметил я.

— В следующем году я отмечу свое пятидесятилетие, — ответил док Блейн. — Так вот, я знаю его всю свою сознательную жизнь и могу точно тебе сказать: к моменту нашего знакомства ему было никак не меньше, чем мне сегодня. Внешность может быть очень обманчива.

Жилище старого Гарфилда было настоящим пережитком старины. Доски приземистого, вросшего в землю домишки отродясь не знали покраски. Ограда фруктового сада и загоны для животных были сработаны из железнодорожных рельсов.

Старый Джим лежал на своей грубо сколоченной кровати, под суровым, но умелым и эффективным присмотром человека, которого док Блейн нанял вопреки протестам старика. Едва взглянув на него, я снова поразился его удивительной, но тем не менее очевидной жизнеспособности. Годы согнули тело, но не иссушили его, все еще упруги и эластичны были мышцы, прикрывающие старые кости. Достаточно было посмотреть в лицо этого человека, со стоическим спокойствием терпящего боль, чтобы понять, сколько в нем таится жизненной силы.

— У него бред, — сказал Джо Брэкстон с присущей ему флегматичностью.

— Первый белый в этих местах, — пробормотал старый Джим вполне отчетливо. — Никогда раньше в холмах не ступала нога белого человека. Стал старым. Хотел осесть. Перестать бродяжничать, вот чего я хотел. Поселиться здесь. Чудесный был край, пока его не заполнили переселенцы и скваттеры. Видел бы Ивэн Кэмерон эти места. Мексикашки расстреляли его. Будь они прокляты!

Док Блейн покачал головой:

— У него все внутри переломано. Не пережить старику этого дня.

Гарфилд неожиданно поднял голову и поглядел на нас абсолютно чистым, незамутненным взором:

— Ошибаешься, док, — просипел он с натугой, дыхание с хрипом выходило из его горла. — Я выживу. Что сломанные кости и перекрученные кишки? Чепуха! Тут все решает сердце. Доколе качает этот насос, человек не умрет. А мое сердце… Послушай! Почувствуй, как оно бьется!

Скривившись от боли, он ощупью нашел запястье доктора, потянул к себе и прижал его руку к своей груди, пристально глядя в лицо дока Блейна с жадным ожиданием.

— Исправен моторчик, разве нет? — выдохнул он. — И мощный, как бензиновый двигатель!

Блейн подозвал меня:

— Приложи-ка руку, — сказал он, пристраивая мою ладонь на обнаженную грудь старика, — весьма замечательная сердечная деятельность…

В свете масляной лампы я заметил огромный белесый шрам, который могло бы оставить копье с кремневым наконечником. Я положил руку прямо поверх шрама, и с губ моих сорвалось невольное восклицание. Под моей ладонью пульсировало сердце старого Джима Гарфилда, но его биение настолько отличалось от работы любого другого сердца, которое мне доводилось слушать… Мощь его поражала, — ребра старика все вибрировали в постоянном ритме. Это больше напоминало деятельность отлаженной динамо-машины, нежели человеческого органа. У меня возникло ощущение, будто рвущаяся из его груди удивительная сила влилась в мою руку, поднялась вверх по ней и заставила мое собственное сердце мощно забухать в унисон с этим непостижимым живым мотором.

— Я не могу умереть, — с трудом выговорил Джим, — я буду жить так долго, как сердце в моей груди. Только пулей в голову можно убить меня. И даже тогда я не буду в полном смысле мертв, ведь сердце мое будет продолжать биться. Оно, впрочем, и не мое, а принадлежит Человеку-Призраку, липанскому вождю. То было сердце бога, которому поклонялись липаны до того, как команчи вытеснили их с родных холмов.

Я познакомился с Призраком еще на Рио-Гранде, где побывал вместе с Ивэном Кэмероном. Как-то раз я спас его жизнь от мексиканцев. Он протянул между нами нить вампума духов, и отныне один из нас мог видеть или чувствовать, когда другой нуждался в помощи. И он пришел, узнав, что я попал в переделку, — тогда, когда заработал этот шрам. Я, почитай, был мертв, как полено. Копье рассекло мое сердце пополам, как нож мясника — кусок говядины.

Всю ночь Призрак колдовал, призывая мой дух обратно из страны теней. Я даже немного помню этот полет: было темно, потом тьму сменил сероватый сумрак; я плыл сквозь серые туманы и слышал вой и причитания мертвецов позади во мгле. И вождь таки вытащил меня оттуда.

Он извлек из моей груди то, что осталось от моего смертного сердца, и вставил на его место сердце божества. Оно все еще принадлежит ему; когда я окончу свой путь, он вернется за ним. Это новое сердце дало мне силу и неуязвимость, года обходили меня стороной. И что мне до того, что некоторые болваны здесь зовут меня старым брехлом? Я знаю то, что знаю. Но слушай…

Словно когти зверя, его пальцы молниеносно стиснули запястье доктора Блейна. Из-под косматых бровей сверкнули глаза, бесконечно старые и одновременно удивительно молодые; на мгновение старик напомнил мне орла, спикировавшего на добычу.

— Если вдруг, по несчастной случайности, сейчас или когда-нибудь позднее я все-таки умру, пообещай мне: ты вскроешь мне грудь и вынешь сердце, что одолжил