Книга колдовства - Джеймс Риз

Но какую роль во всем этом сыграл сам Каликсто? Мы все почему-то предполагали, что Кэл предпочитает мужчин. Конечно, мы этого никогда не обсуждали, хотя Асмодей как-то раз обратил наше внимание — да и самого Каликсто — на подбор матросов для «Сорор Мистика». В ответ на его замечание Кэл со смехом ответил, что хотел бы знать, какой капитан не захочет отобрать в свою команду самых замечательных красавцев, каких только может заполучить? Наш Каликсто руководствовался именно этим правилом, и ему удалось подобрать самых отборных молодцов — тем более что Леопольдина после очередного гадания дала понять: для успешного осуществления нашего плана вовсе не нужны самые опытные моряки. Собственно, в профессиональном отношении команда представляла собой сборище портовой швали. Многие хотели попасть к нам: мы были удачливы, справедливы, к тому же платили жалованье, в то время как на других судах матросам причиталась только доля из добычи, а когда добыча запаздывала, о деньгах не приходилось и мечтать. Нанимая матросов, Каликсто в первую очередь обращал внимание на самых красивых, и Люк, хоть и руководствовался другими соображениями, заключал с ними контракты.

То, что Каликсто поладил с Люком, удивляло меня гораздо меньше, чем то, что он связался с Леопольдиной.

А сами близнецы — что тут скажешь? Всевозможные табу интересуют меня еще меньше, чем законы, — конечно, законы, которые не относятся к нашим, сестринским. А наши законы гласят: если это никому не вредит, делай, что и как хочешь.

Enfin, эти трое заключили своего рода союз, существующий по сей день. Поскольку в основе его лежит любовь, моя троица не услышит от меня ничего, кроме благословения.

Разумеется, эти мысли посетили меня позже, а той ночью я безутешно рыдала. Я задыхалась, как подавившаяся углем паровая машина, ибо первый шок вскоре сменился безмерным удивлением, на смену ему пришли смущение и неловкость, за ними последовало осознание происходящего и, наконец, страх — да, страх одиночества. Одиночество было мне слишком хорошо знакомо, и возвращаться в то состояние мне не хотелось.

Конечно, я не могла этого высказать. Еще не могла. А потому мне пришлось выслушивать извинения моей троицы. Они встали на колени и заплакали, потому что причинили мне боль. И хотя я действительно чувствовала обиду, не стану отрицать, она немедленно развеялась от этого проявления нежных чувств ко мне.

Сцена, невольной свидетельницей которой я неожиданно стала, потрясла меня до глубины души, повергла в слезы и до известной степени разгневала. К счастью, мне удалось сдержаться и не ляпнуть ничего такого, чего впоследствии пришлось бы стыдиться и брать назад собственные слова. Я просто покинула шхуну и поплелась с бутылкой в руке «средь мертвой беспредельности ночной».[238]Последняя строчка, взятая из «Гамлета», крутилась у меня в голове, когда я на рассвете вернулась в свою башню, взяв с собой только томик Шекспира и оставив записку, чтобы меня не беспокоили. Два дня я читала своего любимого Барда — вернее, перечитывала его сонеты, поэмы и пьесы, иногда откладывая книгу в сторону и погружаясь в раздумья. И вот какие мысли меня посетили.

А был ли у них шанс вырасти другими? Разве с этой троицей могло произойти что-то иное — ведь близнецы от рождения принадлежали миру теней, а Каликсто с некоторых пор также присоединился к нему? И разве не я, по сути, бросила их в объятия друг друга? Я должна была это признать. Хотя я никоим образом не винила себя за то, какой союз связал их, — он казался мне довольно смелым и доставляющим немало переживаний. Правда, я посмотрела на это с другой стороны, когда они пришли ко мне в башню на третий день и мы вчетвером еще раз поговорили. Они рассказали мне о своем плане, которому исполнилось вот уже шесть месяцев: Леопольдина с Каликсто собирались пожениться; конечно же, по любви, но также, чтобы положить конец кое-каким слухам, распространявшимся среди моряков. Люк одобрял этот план — собственно, он сам его придумал. Свадьбу они собирались играть только для виду, и никаких существенных перемен в жизни она не предполагала. «Что ж, пускай так и будет», — сказала я, пожимая плечами и улыбаясь принужденной улыбкой — неловкости я так и не смогла скрыть.

Потом все трое — да, моя троица — обменялись взглядами, и мужчины покраснели (у блондинов это очень заметно), а Лео показала глаз, и мне стало страшно: я подумала, что сейчас услышу самое страшное из того, что они собирались мне сказать. А потому испытала облегчение, когда они всего-навсего спросили меня — от имени всех вопрос задала Лео, — можно ли им по-прежнему жить в нашем Логове ведьм. Я, конечно, с готовностью дала согласие.

За это стоило выпить.

Потом я отослала их прочь, потому что грусть моя была сильнее, чем они осознавали. Даже сильнее, чем осознавала я сама.

Оставалось еще много работы, чтобы сделать дом по-настоящему уютным к возвращению моей троицы из Порт-о-Пренса, куда молодежь отправилась в своеобразное свадебное путешествие. Заботы и хлопоты развлекли меня и продлились на несколько недель дольше, чем мои переживания.

Сама брачная церемония прошла очень скромно, однако устроить это было не так просто: наше богатство было очевидно для всех, и мы не могли обмануть ожиданий, огорчить наших партнеров и бросить тень на наш бизнес. Хуже всего оказалось то, что мы узнали во время праздничного приема после церемонии, устроенного на борту шхуны (на этом званом ужине подавались блюда, приготовленные Юфимией и Саймоном): Асмодея в городе принимали за моего вдового отца, потерявшего свою жену, то есть мою мать, во время резни на острове Индиан-Ки, близнецов считали моими детьми, а Каликсто — их кузеном. Ходило множество домыслов насчет того, как и почему скончался мой муж. Близнецы в тот день внесли свою лепту и распустили разноречивые слухи: будто мой покойный муж, а их несчастный и героический отец — они называли его «полковником», поскольку в Америке этим званием награждают всех достойных людей, — погиб на войне не то с греками, не то с турками, а может быть, с дикими ордами канадских индейцев. Подробности зависели от того, кто из близнецов плел эти небылицы. Таким образом, я стала вдовой — наверное, это мне вполне подходило.

Enfin, моя троица уплыла, и я взяла на себя руководство достройкой Логова и поняла, что стала гораздо практичнее, чем прежде. По возвращении Леопольдина много работала в мансарде, пока ее мужья — или братья, если угодно, — находились на шхуне, стоявшей на якоре в здешних водах, ожидая весточки о предстоящем кораблекрушении. Новый большой дом был почти завершен, и я занималась последними мелочами и деталями: разыскивала и нанимала декораторов и художников, сведущих в прикладных искусствах. Мне хотелось получить то, что в конечном итоге и вышло: архитектурную нелепость, не вызывающую особого интереса. Дом выглядел так, что постучать, а тем более войти в нашу дверь не тянуло никого. Он до сих пор вызывает насмешки у тех, кто претендует на наличие вкуса.

Стены первого этажа были выбелены, на уровне второго фасад выкрашен серой масляной краской, и над всем этим возвышалась черная башня. В итоге наше большое Логово более всего напоминало какой-то инфернальный свадебный торт с глазурью, оплывшей от чересчур сильного жара вблизи адского пламени. В точности так, как я задумала.