Раненый город - Иван Днестрянский

Конечно, есть грань. Никто не говорит, что красть магнитофоны — это хорошо. Но красть миллионы — еще хуже. А тут речь идет не о разграбленных складах, не о вывозе всего имущества с мебелью, а об отдельном паршивом поступке. Оставляя безнаказанным первое, судить мелкого засранца вроде Гуменяры за второе? За ужином наблюдаю, что Серж, несмотря на картинное неприятие моего сообщения, принял по нему меры. Гуменюк слишком тих и несвойственно себе задумчив.

На следующем дежурстве средь бела дня приходит сообщение о новом складе боеприпасов, в центре города, в подвале пятиэтажки. Выезжаем быстро, но и оповещение на этот раз срабатывает как надо. Только приехали, как тут же является Достоевский с парой своих охламонов, как бы для подмоги. С Жоржем-Колобком он уже так часто не ходит. Пытаются отдрессировать личный состав, не упуская его ни на час из виду. Не все там оправдали доверие и ощутили серьезность положения. Первая «чепэшная» ласточка пролетела. Во взводе поддержки вчера украли пистолет.

Мы активно ищем, и они нам усердно помогают. Ничего нет. Подвал большой, с множеством закоулков. И воздух в нем какой-то противный. Пусто. Протыкаем, на всякий случай, щупами землю. Чего это так ноги чешутся? Ничего не обнаружив, вылезаем. Жмурюсь от дневного света. Что это вокруг беготня началась? Миротворцы удирают от нас к автобусу с воплями и оттуда показывают пальцами и ржут. Что такое?! Ешкин пень! Да мы же все в блохах! На ногах у каждого черный, шевелящийся ковер. И лезут вверх, на рубашки! Топаем ногами, отряхиваемся, убегаем на новое место и повторяем отряхивание сначала. Никому не улыбается быть искусанным блохами, которые раньше невесть что жрали. Скорее всего трупы. Блоха, она такая тварь, что, не имея выбора, сосет даже гнилую кровь, хотя она ей не очень нравится. Вот и попрыгали сразу на свежатину. Не оружие, а покойников когда-то в этот подвал складывали. Продолжая отряхиваться, ругаясь и отшучиваясь, грузимся обратно в автобус. Серж, обожающий черный юмор, не упускает шанс меня потюкать. Обратный путь проходит в нотациях о том, что теперь не он мне, а я ему неделю должен по утрам масло, а в обед компот — для оздоровления.

У входа в комендатуру трется корреспондент, ожидая, не будет ли чего-нибудь новенького. Узнав, что вернулись ни с чем, сокрушенно вздыхает. Потом начинает рассуждать, что обстановка все равно нестабильная, вот, вчера опять изъяли две гранаты. Большая новость. С Луны свалился. Ну и что, говорю, третьего дня мы сорок шесть штук изъяли и кучу другого барахла. Он взвизгивает, начинает расспрашивать, бегать. Не называя имен, адресую его к дежурному комендатуры. Возвращается понурый. Дежурный не помнит, ни кто ездил, ни что за факт. По журналу гранаты прошли по графе «Добровольно сдано населением». Статейку из этого не высосешь. Ну и сиди, писарь, жди, пока не принесут очередной изъятый запал, чтобы сунуть тебе в задницу!

Перед ужином, чтобы очистить легкие от подвальной вони и затхлых запахов нашего рабочего флигеля, иду в парк на склоне Днестра, сажусь на траву. Перед глазами вода. Поднявшийся к вечеру ветерок приятно холодит тело. Солнце за спиной, и на много километров вперед видны восточные дали. Там, за горизонтом, моя родная Кубань. А за спиной такая же родная Молдавия. Как разорваться между ними? Никак. Везде прожитые годы, пройденные дороги, добрые друзья. Это моя жизнь. Но будто что-то во мне надломилось, будто что-то оцарапано пролетевшим мимо каленым железом. В душе исподволь начинается выбор. Вспоминаются беседы с гвардейцами и ополченцами, их слова, как они черпают свою веру и силы из Днестра, из холодных вкусных ключей, бьющих из его крутых береговых склонов. Это их родина, их тропинки на кручах, их непокорные берега. Я же чувствую, что для меня эта река становится слишком велика. Ее плесы и волны несут очень много того, что я хотел бы забыть… И меня начинают звать к себе быстрые кавказские речки: Афипс, Псекупс, Пшеха, Адагум, все больше влечет к себе магия этих старых адыгейских названий, призывно шепчут мосты, высоко висящие над подверженными шумным паводкам долинами… Горы… Может, потому я так любил молдавские Кодры, что не люблю плоскую и унылую степь… Там, на краю южных гор меня никто не ждет. Давно разъехались оттуда родичи и друзья. Но мне хорошо напомнили в последние годы, что я не молдаванин, а русский с Кубани. И все больше посещает горькое чувство ненужности. Мы здесь не нужны. Нас можно заменить кем угодно. Иначе нас не послали бы в Бендеры с одним пистолетом на троих.

Уехать… А что будет там? Хмур нынче древний Кавказ. Из рук вон плохо идут дела в Чечне и Абхазии. Неизвестно, что происходит в Черкесии и Кабарде. Загорелся и тлеет пожар по всему югу, всюду готовы вырваться языки военного пламени. Мы, русские юга, перемешанных кровей жители екатерининских земель, мы легче на подъем, чем северяне. Мы можем постоять за свою гордость, за свою великую страну. Но наши судьбы продолжают решать те, кому до нас нет никакого дела. Те, кто делят богатства, созданные миллионами рук во время Союза, присваивают прибыли от текущих по трубам миллионов тонн нефти и газа. Это они кинули лозунг «берите независимости столько, сколько захотите», а потом стали поощрять отделение от бывших союзных республик областей и районов. Они рассчитывают вертеть людьми и границами как угодно. Одних использовали, чтобы захватить центральную власть, других — чтобы удержать контроль над утерянными по их же собственной алчности территориями…

Европа нас не любит. И мы, русские юга, законно платим ей в ответ своей настороженностью и готовностью дать отпор. Но любит ли нас Москва? Черт с ней, с любовью, верит ли она хоть чуточку в нас? Мы надеялись, что да. А оказывается — нет. Она лишь флиртует с нашими политиками. До народа же новым московским правителям нет дела. В результате подлинные защитники своей земли оказываются разменными пешками, а интриганы, готовые стрелять им в спину, важными фигурами.

Вот она какая, ельцинская Россия… Её близорукая меркантильность для отвода глаз прячется под флером слов. Этот флер может обмануть простодушных. А нацеленный на материальный успех обыватель суть видит ясно, надменно думая, что познал соль земли. Не случайно в быту части московских семей, наслушавшись новостей, мелко и плоско шутят: «Тирасполь? Грозный? Это что, за Люберцами? Оттуда уже не видна МКАД?» Но ни тайные комбинации политиков, ни ехидное безразличие мещан никогда не заменят дела. Ни один троянский конь, дойдя до края поля, не родит ферзя. В шахматах, как и в жизни, это дано лишь упрямым и смертным пешкам.

В работе ускорился бег дней, и у меня в столе накопилось уже несколько уголовных дел о мародерствах вблизи ГОПа. Пора подумать о сейфе, не то наши красно-желто-синие соседи могут залезть в окно, чтобы их спереть. Беспочвенные подозрения, конечно, но чем черт не шутит, ведь кишиневской стороне такие дела невыгодны… Попросил Сержа наведаться в кооператив, где был штаб батальона. Тот, несмотря на прошлые наши сложные отношения, на подъем оказался легкий. Вернувшись, фамильярно скрутил пальцами кукиш. Поздно я спохватился, сейф оттуда уже не взять. Досаждаю этой же своей просьбой Камова. Начальнику отдела за возможное происшествие тоже отвечать неохота, через пару дней он «подгоняет» мне несгораемый ящик. И вовремя. Появились данные, что неподалеку, под носом у ОПОНа, была перевалка имущества, награбленного в частном секторе, на промышленных предприятиях и заводах. Возникла необходимость получения санкций на обыски в «шестерке» — бывшем укрепленном пункте врага по улице Кавриаго. Да и в других местах тоже. Камов велит просить обысков побольше и быстрее тащить представления об их проведении в прокуратуру. Пока напишешь их, с ума сойдешь. В первый же выходной день надо будет ехать в Тираспольский горотдел за пишущей машинкой и канцелярскими принадлежностями.