Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

Моя жизнь, вопреки моей воле, открылась для Аякса; нынешние зубчатые соединения — взаимного доверия, признаний, удовольствий, размолвок, лживых измышлений и умолчаний, — очевидно, возникли по произволу судьбы, вне зависимости от человеческих намерений. Эти случайности не имеют общей цели. Я, во всяком случае, не распознаю никакой закономерности в том, как я в них запутываюсь… неважно, по собственной вине или нет. Недоразумения, или двусмысленности, переплелись, как вьющиеся растения, образовав опасные заросли, и спокойно разрастаются дальше; ни мне, ни Аяксу не хватает сил, чтобы выдрать их с корнями. Безусловной готовности идти навстречу друг другу (которая, может быть, с самого начала была иллюзией) больше не существует; вероятно, мое нежелание уступить домогательствам Аякса сильно ухудшило наши отношения. Я чувствую, что не способен отделить в репликах, которыми мы обмениваемся, правду от притворства и хитростей, откровенность — от актов самозащиты. Хотя я — в письменном виде — отчитался перед собой почти обо всех наших разговорах, мне неведом подлинный масштаб собственных лживых высказываний. Они были брошены, как камни, в колодец моей души, чтобы поднялся уровень воды — все равно, чистой или мутной. Насколько же меньше я могу оценить конструкцию внутренней защиты Аякса! Мои подозрения часто делали его непознаваемым для меня. Я ищу ошибки в предпринятых мною мерах, но не могу их найти; разве что все мое поведение в отношении Аякса было чередой сплошных неудач — одно звено цепи за другим оказывалось слишком слабым, чтобы надежно соединить, среди текучей воды, якорь и корабль, — и мне вообще не следовало терпеть его рядом-присутствие. Мой характер, возможно, испортился в сновидческой стране утопий. Я, если смотреть на меня со стороны, всего лишь человек со странностями — чудак.

Теперь тревога нарастает, сколько бы я себя ни успокаивал: неспособность принимать решения усиливается, тогда как сила, потребная для работы, иссякла. Ощущение покинутости становится невыносимым. Настроение у меня действительно мрачное как никогда. Аякс сделался навязчивым; он попросил, чтобы я подумал над нашим совместным будущим: по крайней мере, дал ему знать, на какие наличные выплаты с моей стороны он может рассчитывать и какие условия я хочу в связи с этим поставить. Он не говорил, что покинет меня. Он еще раз предложил мне купить тот алмаз. Он не пытался меня шантажировать. Он только потребовал, чтобы я для него что-то предпринял. Чтобы сделал его уже не слугой, а домоправителем{253}. Но что ему, в сущности, даст маленькая прибавка к жалованью? У него преувеличенное представление о моих доходах. Он не понимает, что необычайно высокие гонорары, которые я получал в последние месяцы, не покрыли моих расходов. Что безостановочное записывание музыкальных идей не может продолжаться долго. Я уже сейчас чувствую, что мысли начинают иссякать. Мне придется, хочу я того или нет, сделать паузу. Четвертая часть концертной симфонии — наверняка эта часть будет самой длинной — выходит из-под пера медленно, хотя все строительные блоки, которые я хотел бы использовать, уже собраны. У моего духа, как и у тела, есть свои времена года. (По большому счету нет ничего более абсурдного, чем вера в планомерный ход событий. Я увяз в судебном разбирательстве; все, что случается, это меры, принимаемые судом, а предметом расследования и приговора является моя жизнь{254}. Способа заслониться нет. И никогда не было. Эти судебные чиновники — личности незаметные, но бдительные.) — — — Час назад — одна из первых сильных осенних бурь играет на арфах деревьев, кричит на черепицу, заставляет листья и крупные капли дождя со звоном ударяться о ночные темные стекла, — час назад я зашел в комнату к Аяксу, чтобы предложить ему выпить по стакану пунша. Потому что меня знобило. Но Аякс опять отсутствовал. Окно было открыто и под ветром норовило сорваться с крючка. Ветер вихрился вокруг всех предметов, шевелил одеяло на кровати и разметывал пепел, выпавший из печи. Почему Аякс вылез через окно? Почему он не пользуется входной дверью? Он имеет на нее такое же право, как и я. Была еще даже не ночь, а только ранний темный вечер. У Аякса уже вошло в привычку избегать коридора, когда он покидает дом. Я вновь и вновь вижу себя пребывающим на границе какого-то нового мира, слишком отличного от того, в котором заперт я сам. — Я не отважился закрыть окно, хотя опасался, что к утру буря и дождь усилят беспорядок в комнате. И что стекла, да даже и рамы, могут сломаться.

Я не отважился действовать наперекор Аяксу… Пить пунш мне расхотелось. Я добрался до конюшни, обнял Илок, прижался головой к ее груди. Говорят, что когда лошадь осторожно и нежно — доверительно — обдает нас дыханием своих ноздрей и снисходит до телесного соприкосновения с человеком, она мысленно возвращается из бескрайних пространств в очень тесное, где только и может общаться с нами. — Ах, лошадь одарена фантазией щедрее, чем мы; но она точно так же нуждается в любви… и воспринимает добрые слова, как если бы они были музыкой. — Я выпил рюмку шнапса, поскольку меня все еще знобило. Непогода разыгрывается. Мертвые листья с шуршанием приближаются к дому, издалека, и случатся, как слабые детские руки, в двери и окна. Зачем Аяксу, в такое ненастье, понадобилось покинуть дом? Какая тревога, какие планы гонят его? Или все дело в его неразумной любви к девушке, чью душу он наверняка знает весьма поверхностно: к девушке, которой прежде него овладел кто-то другой и которая теперь носит в себе другого, в ком уверена больше, чем в нем? Неужели Аякс так зависит от плотского вожделения, как мало кто кроме него, — безусловно? Неужели предался этому вожделению безоглядно, на радость или горе? И что же, прошлое Оливы его совсем не волнует, лишь бы ее настоящее принадлежало ему? Или овладевшая им болезнь еще безнадежнее, ибо желание — его способность желать чего бы то ни было — вообще не может насытиться? Потому что в жилах его течет жидкий огонь? И его тягу к проявлениям телесной удали, как и свойственную некоторым людям жажду власти, не удержать никакой запрудой? Его голод нельзя утолить? Он никогда не насытится вином? Никогда — ароматами? Никогда — притворством? Никогда — соприкосновениями? Никогда — похвалами в его адрес, дающими ему чувство удовлетворения? Никогда — привкусом крови от чужой прокушенной губы? Никогда — уступчивостью Другого? — Потому ли, что вновь и вновь у него возникает мысль: он кому-то не нравится? Возникает гложущая боль, оттого что его готовность и готовность других всегда находятся лишь в начальной стадии, не достигая полной меры? — Несчастлив ли он или просто не хочет знать никаких ограничений? Старается сделать как лучше или по натуре своей порочен? Действует ли по трезвому расчету или переживает начальную стадию чудовищного опьянения? Отправился ли он, в самом деле, к Оливе или бродит по округе в поисках другой добычи, чтобы продемонстрировать новую грань своей постепенно раскрывающейся многогранной личности? Является ли Аякс, вопреки моему внутреннему сопротивлению такой идее, двойником Тутайна, выбрасывающим из себя все то, что прежде подавлялось, все прежде обращенные внутрь силы и желания: то есть человеком, который не скован некогда совершенным убийством, но обладает безусловной телесной свободой — свободой оставаться самим собой? —