Проклятый город. Однажды случится ужасное... - Лоран Ботти

Я оглядел высокую решетчатую ограду и вспомнил подростков, которые перелезли через нее однажды ночью двенадцать лет назад. Все они погибли, кажется, из-за передозировки наркотиков — один из них обезумел и убил своих приятелей. Эти был последний раз, когда парк подвергся осквернению, хотя поистине надо было совсем ничего не знать о Лавилль-Сен-Жур, чтобы осмелиться войти туда, не будучи приглашенным.

Но к нам это не относилось — у Пьера были ключи. Как он их раздобыл? И у кого? Впрочем, неважно. У Пьера были ключи от всего на свете…

— Зачем мы здесь? — спросила Клеанс.

Я повернулся к ней. Глядя на Клеанс, я всегда ощущал сладкую боль… или болезненную сладость, как угодно. Но она не ответила на мой взгляд, и я не смог разглядеть выражение ее глаз под большой меховой шапкой, из-под которой кое-где выбивались белокурые пряди. Вот уже несколько недель Клеанс на меня не смотрела.

Она отдалась мне два месяца назад, и я был ею одержим. Я не был ее единственным мужчиной, но некоторое время верил, что это так.

Итак, Клеанс на меня не смотрела. Она не отрывала глаз от Пьера… Как и мы все, конечно же, но она смотрела на него пристальнее, чем другие. В нем было нечто, что одинаково действовало на всех, мужчин и женщин, — какой-то магнетизм, внутренняя неодолимая сила, власть — хотя в ту эпоху никто из нас не мог бы сформулировать это в подобных словах.

— Это сюрприз… Сегодня ночью я устрою вам праздник. Настоящий…

В глазах Пьера вспыхнул жестокий блеск. В те времена меня и его уже принимали за братьев — скорее всего, потому, что у нас были одинаково темные волосы и бледный цвет лица. Но глаза были разные. У меня были глаза моей матери. У Пьера — глаза демона.

— Сюрприз для тебя, Джонни…

Так он меня называл. Можно было бы счесть это прозвище знаком дружеского расположения, привязанности — но я знал, что Пьер не способен ни на малейшую привязанность. Это был монстр, который не останавливался ни перед чем и которому невозможно было противиться.

Впрочем, ни один из нас и не стал бы этого делать. Все знали, что он — наследник. У Мадлен Талько не было детей. Если кто-то должен был бы однажды воцариться над городом вместо нее, это был бы Пьер и только он.

— …и испытание для вас. Пора уже становиться взрослыми, так ведь? И потом, я всегда вам говорил: однажды случится ужасное, и…

— … и с тех пор уже ничто не будет так, как прежде, — продолжил Антуан. — Мы это уже наизусть выучили…

Блестящие глаза Пьера остановились на Антуане, и тот сразу замолчал. Антуан был первым в спорте и вообще заводилой по натуре. Единственным, кто мог заставить его замолчать одним лишь взглядом, был Пьер — и он никогда не упускал возможности лишний раз это продемонстрировать.

Затем Пьер слегка толкнул створку ворот, и мы вошли — Клеанс, Антуан, Флориана, Жиль Камерлен и я.

— Почему ты не собрал всех? — спросила Флориана.

Все обернулись к ней. Флориана редко обращалась к Пьеру напрямую, точнее, редко задавала прямые вопросы: обычно она ходила вокруг да около, никогда не поднимая глаз, жеманно складывая губки бантиком и постоянно накручивая на палец прядь волос: этот жест был для нее тем же, чем для других были курение, — способом расслабиться.

— Сегодня мне нужны только пятеро, — ответил Пьер, но поворачивая головы, по-прежнему следуя во главе нашей небольшой процессии.

Я переглянулся с Жилем Камерленом — его бледно-голубые глаза в отблесках лунного света на снегу казались почти белыми. Я догадался о его опасениях, но в то же время понял, что он питал к Пьеру безграничное доверие.

Пятеро… как пять лучей пентаграммы. На моей памяти впервые собрание членов Showder Society происходило под открытым небом. Да еще и ночью…

Мы углубились в заросли. Несмотря на снег, дорогу все же можно была различать, и, несмотря на холод, нельзя было не удивляться невероятной тишине и самому виду парка, напоминавшего декорацию к сказочной пьесе… Мы молча шли, полностью застегнув свои утепленные лыжные куртки, и наши тяжелые зимние ботинки оставляли свежие глубокие отпечатки на снегу. Оставалось всего четыре дня до Рождества, но здесь, в отличие от города, который был щедро иллюминирован по этому поводу, ничто не напоминало о празднике.

Минут через двадцать Пьер остановился.

— Вы знаете, где мы сейчас? — спросил он.

Антуан уже собирался что-то сказать, но промолчал.

— В самом центре парка, — ответила вместо него Клеанс. — Здесь когда-то все началось…

Пьер лишь мимолетно взглянул на нее — ему нравилось ее мучить, обращаясь с ней подчеркнуто пренебрежительно. Сейчас я понимаю, хотя тогда это не было для меня столь очевидно: именно поэтому Клеанс дарила мне свои милости щедрее, чем другим, — она, без сомнения, хотела вызвать в Пьере ревность, отдаваясь тому, кто из всей компании был ему наиболее интересен. Кто, по сути, даже и не был частью этой компании.

Я посмотрел вокруг — ничего необычного, по крайней мере, на первый взгляд. Здесь действительно был перекресток двух дорог — позже их заасфальтировали, но, кроме этого, ничто не привлекало внимания. Потом я заметил, что дерево, под которым мы стояли, было выше и массивнее остальных, а его широко распростертые ветви, клонящиеся под тяжестью снега, образовывали над нашими головами подобии свода, напоминающего ледяное кружево.

— Сегодня ночью, — негромко произнес Пьер, — вы станете взрослыми. Настоящими мужчинами и женщинами. И настоящими детьми этого города. А ты, Джонни, — он повернулся ко мне, — сегодня станешь самым свободным из нас. Я сделаю тебе особый подарок на зимнее солнцестояние в твои шестнадцать лет… И на твой первый шабаш.

В меня буквально впились пять пар глаз. Для всех собравшихся я был и по-прежнему оставался чужаком. Я не знал, чем именно они занимаются вместе со своими родителями, в чем они участвуют. Более того, я лишь недавно узнал, чем занимаются мои собственные родители. Точнее, мой отчим. Сегодня я был кем-то вроде приглашенного зрителя, а не одним из тех, кому предстояло пройти обряд посвящения, скорее всего, этим приглашением я был обязан своей встрече с Клеанс и… дружбе с Пьером. Никогда прежде я так страстно не мечтал стать одним из них. Какой угодно ценой.

— Ты знаешь, как здесь обстоят дела, Джонни… Есть живые и есть мертвые… есть палачи и жертвы. И есть Дьявол. Никакой другой власти, кроме него. Если ты не на его стороне, ты нигде. Иными словами, ты приговорен.

Эти разглагольствования меня не удивили, хотя я знал, что Пьер не верит ни в дьявола, ни в Бога. Не так давно я понял, что главное для него — стремление к полному подчинению окружающих и собственному наслаждению, на что он и направлял все свои способности. Поэтому я не заблуждался насчет его речей да он и сам это понимал. Пьер лишь хотел еще больше укрепить свою власть над остальными, и в частности — надо мной: он знал, что если я сейчас отступлю, то исключу себя из их сообщества навсегда. А может быть, даже и подвергну себя опасности.