Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

Спрашиваем, где паровозы. Отвечают, что еще вчера днем несколько паровозов с пустыми вагонами ушли в сторону границы. Остальные, прицепив груженые составы, отправились по дороге в южном направлении. Никаких разрушений в городе и окрестностях японцы не сделали.

Мы интересуемся, почему нет местных жителей, где они, не увели ли их вместе с собой отступающие вражеские войска. Рассказывают, что японцы население не угоняли. И горожане и окрестные крестьяне из-за страха боев и из-за неизвестности попрятались, кто где мог. Многие укрылись в лесу на ближайших сопках.

Выслушав этот рассказ горожан, приходим к выводу, что противник начал эвакуацию своих войск из приморского пограничного района. Далеко ли они будут отходить? На каком рубеже остановятся? Где постараются дать бой нашим войскам? Хорошо бы получить ответ на эти вопросы. Такие сведения может дать только какой-нибудь японский офицер. А вблизи нас нет даже и солдат. Нам пока не ясно, почему ни портовые сооружения, ни предприятия, ни воинские объекты, ни железнодорожную станцию японцы не попытались разрушить. Можно предположить, что с севера должны подойти в город еще находящиеся там войска. Чтобы обеспечить их эвакуацию, все и оставлено пока в сохранности. Вероятнее всего, за ними и погнали к границе железнодорожный порожняк.

Вернулся со своими бойцами Степан Овчаренко. Они дошли до военного городка беспрепятственно. Ворота и пропускная будка оказались открыты. Без помех вошли на территорию и осмотрели. В казармах никого нет, при коротком внешнем осмотре видно, что все объекты в целости и сохранности. Но где находится воинское имущество и сколько его, узнать не успели — было мало времени и стало смеркаться. Решение приняли разумное: лучше это сделать завтра утром. Хорошо, что выяснили главное: казармы пусты, солдат в них нет.

Получив эти сведения, иду к командиру отряда, чтобы доложить их ему. Местных жителей поручаю пока не отпускать, держать в отделении Максимова.

У Леонова застаю оживленную беседу. Тут и старший лейтенант Гузненков, у него за спиной стоят друзья-мичманы Чекмачев и Никандров, тут и фельдшер отряда старший лейтенант Гончарук со своим помощником Константином Тярасовым, здесь же «отрядные интеллигенты» Толстиков и Каштанов, которых почитают за их образованность, этакую деликатность и учтивость. Вытянув шеи, вслушиваются в беседу связные, радисты, непременные спутники Леонова — Пшеничных, Гугуев, Антонов и Горнышев. Народу собралось много, окружили расположившихся в центре Леонова, Гузненкова, переводчиков, разговаривающих с группой корейцев.

Горожане обрисовывают обстановку последних дней, сидя на корточках. Поза эта для нас пока непривычна. Наши примостились кто на коробке с пулеметными патронами, кто на рюкзаке, но большинство стоит и внимательно слушает.

Корейцы рассказывают, как вел себя вражеский гарнизон в последние дни и куда отступили японцы. Сведения совпадают с теми, которые получены в нашей группе.

— Теперь можно полагать, что не только в городе, но и поблизости японских войск нет, — сказал Леонов. — Далеко ли они отступили, будут ли подходить к городу с севера, от границы, будем выяснять утром.

И верно, сейчас, в наступающей темноте, выходить нам куда-либо из города бессмысленно. И места совсем незнакомые, и проводников пока у нас нет. Не только ничего не разведаем, но и сами можем напороться на неприятельские засады.

Пока мы беседовали, совсем стемнело, густая темень южного вечера окутала город. Мы сидим сейчас как на дне глубокого колодца. Нигде ни огонька, ни фонаря — сплошная чернота подступающей ночи накрыла нас своей шапкой.

— Поэтому, — заканчивает командир отряда, — сейчас всем разойтись по своим постам, выставить дозоры, а остальным отдыхать в тех местах, где заняли оборону с вечера. Находиться в полной боевой готовности.

Почти все разошлись. Возле Леонова и Гузненкова остались только корейцы и переводчики. Я на минутку задержался, чтобы уточнить с Леоновым текст радиограммы в штаб флота.

Наши радисты Дмитрий Кожаев и Михаил Калаганский развернули свое хозяйство и передают во Владивосток первое донесение о результатах высадки отряда. В ответной радиограмме нам приказано остаться в городе до утра, а затем действовать, как определено планом операции.

Кожаев и Калаганский — незаменимые бойцы отряда. Никто из наших матросов не может выполнять их обязанности. Каждый в своем деле собаку съел.

Дмитрий Кожаев пришел в отряд еще в первый период его возникновения, в 1941 году. Немного было таких операций, в которых он не участвовал. В первые годы войны он и друзья его из отделения радистов, которым командовал Гриша Сафонов, таскали на себе громоздкую, тяжелую и ненадежную в работе рацию, имевшую к тому же незначительный радиус действия. Несколько рюкзаков с увесистыми батареями для этой рации, а иногда и ручной движок на треноге, который надо крутить вдвоем, возили на плечах по очереди наши матросы.

Потом появились компактные, легкие, с довольно широким диапазоном работы приемно-передающие радиостанции для разведчиков. С дальних норвежских берегов удавалось держать надежную связь с базой, а кратковременные сеансы с разных мест сбивали с толку вражеских пеленгаторщиков.

Немногословный, скорее даже хмуровато-молчаливый, неулыбчивый, Кожаев вроде бы слился со своей рацией, занимался ею самозабвенно. Он всегда копался в этом хитроумном хозяйстве, что-то исправлял, налаживал, паял, придумывал какие-то приспособления. Похоже было, что он специально рожден для этой профессии. Смуглый, круглолицый, с черными как смоль, отливающими даже синевой густыми волосами, плотно сбитый, шел он в походе, ступая по-своему — неторопливо, размеренно, с повернутыми внутрь носками. Тяжелый рюкзак как будто прирос, припаялся к его спине.

Пришедшие вместе с ним в отряд друзья и погодки Дмитрия, такие же крепыши Саша Манин и Зиновий Рыжечкин, навсегда остались в скалах Заполярья. Их близкий друг Михаил Костин, тоже в прошлом отрядный радист, не смог поехать на восток. На заключительном этапе войны пришлось ему вместе с двумя товарищами провести на вражеском берегу подряд без малого девять месяцев, выполняя очень важное и опасное задание. Эти горячие, безупречные комсомольцы избрали для себя службу в разведке в первые дни и месяцы войны. В боях они мужали, кровью и походами завоевали себе рекомендации в партию.

Другой радист, Михаил Калаганский, ни внешностью, ни характером совсем не похож на Кожаева. Хоть и служат они вместе и выполняют одно дело, по натуре это почти антиподы. Опасные походы во вражеский тыл так сдружили их, что раздоров между ними никогда не бывало. Несколько лет служил Калаганский в одном из радиоподразделений флота, был отличным специалистом, членом партийного бюро, уважаемым сослуживцами и начальниками. Но что-то в характере, видимо, заставляло Михаила упорно стремиться к походам в тыл врага. Он серьезно готовил себя к разведке. Только в сорок четвертом году ему удалось добиться у командования перевода в разведывательный отряд.

Рослый, сложенный, как тяжелоатлет, прекрасно физически натренированный, он ловко выделывал замысловатые фигуры на турнике, легко играл с двухпудовкой, по-свойски обращался со штангой и мог побороться на ковре. Гладко зачесанные на пробор волосы, скуластое, смугловатое, со слегка монгольским овалом лицо и чуть ястребиный нос оставались в памяти. Черные блестящие глаза как будто никогда не знали тоски и печали. Родился и вырос он далеко на востоке, в Улан-Удэ, служил на флоте в Заполярье, а теперь вот судьба забросила в Корею. То задушевно, трогательно, то лихо, по-матросски, в темпе, с присвистом играл он на баяне или на аккордеоне. По душе пришелся бойцам отряда этот общительный моряк, и все искренне его полюбили.