Красная тетрадь - Дария Беляева

торчит крупный осколок стекла. Она смотрит на сцену, как зачарованная. Шок не дает ей осознать ни боль, ни страх.

Я хочу ей помочь, но она отшатывается от меня, прикрывает осколок ладошкой, словно бы он ей нужен, дорог и необходим.

Если присмотреться, здесь вообще много крови. Я надеюсь, по крайней мере, что трупы уже вынесли.

Боря подбивает в песне последний аккорд, встает и по-клоунски раскланивается.

Его милое, отчаянно симпатичное лицо, залитое кровью, ухоженная прическа, испорченная дырой в черепе, испачканная шинель, блестящие ботинки – до чего кабарешно он выглядит, будто красивый актер после спектакля, в котором его персонаж трагически погибает.

Боря берет бутылку водки, с треском откручивает красную крышечку и делает долгий глоток. Все это, как Боря любит говорить, искренняя игра на экспорт, аврорианская экзотика, архаичная, с земляным привкусом, но в достаточной степени комедийная.

Я вздыхаю. Боря садится на край сцены, хватает торт, по-клоунски перемазавшись кремом, откусывает кусок. На белый крем капает красная кровь. Все это очень похоже на абсурдный сон.

– Товарищи! – говорит Боря, в три укуса закончив с тортом. – Благодарю за теплый прием.

Он вытаскивает из кармана сигарету, самую простую, аврорианскую сигарету, тоже очень архаичную, наклоняется к кому-то в первом ряду, всем телом, с сигаретой в зубах.

– Эй, красотуля, огоньку не найдется?

Ему подкуривают, и Боря, затянувшись, говорит:

– Никогда не привыкну к этим автоматическим переводчикам. Вдруг мои слова сейчас для вас звучат как-то неточно? Вдруг потеряется соль шутки? Не знаю, не знаю, легче, как в старые добрые времена, не понимать друг друга ни хрена.

Сигарету Боря тушит о рану в голове, прямо об обнаженный мозг, раздается шипение, красный окурок летит Боре за спину.

Он говорит:

– Есть у меня один знакомый, Эдик, любит всю эту байду про эволюцию. Эволюция – набор случайностей, выглядящий, как осмысленный процесс, и вся такая хуета подобная.

Я думаю о том, как крепко ремень обхватывает горло. Есть моменты, перед самым финалом (финалом чего?), когда кажется, что ты все-таки можешь умереть.

Эти моменты – мои любимые.

– Знаете, почему люди такие извращенцы? Потому что они – обезьяны. Обезьяны – ужасные извращенцы. А люди – разноцветные «ебливые» обезьянки. Вот произошли бы мы от котов или от енотов! Эти не такие извращенцы! Но не от летучих собак, ни в коем случае! Эти – самые извращенцы. Отсасывают сами у себя. Никогда не видел более самодостаточных личностей. Вообще, чем существо социальнее, тем оно «ебливее». А чем территориальнее, тем агрессивнее. Люди – существа социальные и территориальные, поэтому все мы – озабоченные убийцы. История в целом такая. Не я это придумал. Наука, мать ее! Вообще, я обученный, дрессированный, я много чем могу вас развлечь. Я цирковой!

Боря надавливает пальцем на свой мозг, дергает уголком губ.

– Запрограммирован на это.

Он замолкает, какое-то время болтает ногами, и разноцветно блестят блики на его ботинках.

– А вот мой товарищ! У него сегодня день рожденья!

Мне кажется, что софиты сейчас ослепят меня, но некому их направить, хотя Боря, безусловно, оценил бы подобный ход.

– Да и не товарищ он мне, если честно, – говорит Боря со смехом. – И родиться бы он тоже не хотел.

С моим рождением все в мире стало хуже.

Я хочу сказать: не надо, замолчи. Но я не могу этого сказать, меня охватывает стыд, мне кажется, что Боря расскажет обо всем, что я сотворил в своей жизни, о неких чудовищных вещах, которые я даже не называю.

В этом ужасе куда больше ненависти к себе, чем объективной правды. Часть меня знает, что Боря только дразнится, а еще, что он – волнуется, пытается меня подбодрить.

– Бедняжка обладает таким чувствительным складом души, – говорит Боря. – Но он очень верный, он за все хорошее и против всего плохого.

Боря пьет еще водки, а я так же, как он, залпом, выпиваю свой апельсиновый сок.

– Страшно вам? Не слышу! Мы очень страшные. Совсем особенные! Экзотические машинки для размножения и уничтожения. Расскажу вам историю не то про размножение, не то про уничтожение. Некоторые люди, не будем показывать пальцем, должны заткнуть ушки, потому что…

В этот момент в мозг мне вонзается вой сирены оповещения.

Боря тут же вскакивает на ноги, лицо его выражает радость и предвкушение. А потом вдруг все экраны вокруг зажигаются, и я понимаю, как их на самом деле много. Некоторые разбиты, но теперь и они оказываются выхвачены ярким светом.

На многочисленных белых полотнах горят красные буквы: КАК ДИЛА, КОСМАС?

Бешено воет сирена, Боря улыбается, зло и азартно, красный свет ложится на его раскрашенную кровью голову и делает розовыми безупречно белые зубы.

Я быстро, нервно, бесполезно вытираю салфеткой стол и встаю.

– Пошли, Боря.

– Вот это день рожденья! Вот это день рожденья!

Всюду горят одни и те же слова: КАК ДИЛА, КОСМАС?

А потом свет, наоборот, гаснет и мы оказываемся в полной темноте.

Это всё. Конец сна.

Он обрывается так внезапно, но наиболее загадочно для меня собственное состояние, собственное ощущение.

Все в мире стало хуже из-за моего рождения.

Запись 184: Еще некоторые рассуждения по поводу взрослого меня

Сначала во сне о Космосе я видел себя чужими глазами. Что можно сказать?

1. Я вырос высоким, большим и сильным.

2. Старательно поддерживал аккуратный вид в одежде, однако был плохо выбрит.

3. Мне кажется, я вырос красивым, статным мужчиной, однако очень печальным.

4. Мои черты, черты уже человека взрослого, казались весьма благородными, но взгляд был тусклым, я лишился обычного своего энтузиазма.

5. Я выглядел старше своего возраста, как мне это показалось. Мой точный возраст, конечно, назвать нельзя. Но никакой энергии юности я не заметил. А я ведь должен был умереть молодым. Я не должен был дожить до того потухшего взгляда, который у себя увидел.

6. Так удивительно! Я стал совсем взрослым! Высоким, красивым, с большими аккуратными руками!

7. Я был несчастен и занимался чем-то явно саморазрушительным и неправильным.

Запись 185: Космос

Что касается Космоса:

1. Я видел другую планету, но планеты меня больше не удивляли.

2. Мы с Борей были в некоем заведении, но, кроме обилия цветного света, я не заметил ничего особенного. Я не был способен осмотреться, не был способен заинтересоваться тем, чем не интересуюсь взрослый я. Я не рассматривал в полутьме одежду на людях вокруг, не разглядывал приспособления и посуду. Я все это знал.

3. И в то же время все, что я смог заметить во сне