Бунт на «Баунти» - Джон Бойн

– Хорошо, хорошо. Этот мальчик и его память мне еще очень понадобятся.

Тут я заснул.

В августе, примерно через шесть недель после того, как мы достигли Тимора, команда баркаса «Баунти» поднялась на борт голландского корабля «Ресурс», шедшего на Яву, откуда отправлялись в Европу торговые суда, которые могли доставить нас на родину. Я уже почти полностью оправился – много ходил, хорошо питался, и с каждым днем тело мое крепло, а бледность мало-помалу покидала лицо.

Не всем, однако же, выпала такая удача.

Как ни горько мне говорить об этом, но за время, прошедшее между днем, когда мы увидели землю, и тем, в который я открыл глаза, мы потеряли пятерых наших товарищей – моряков, переживших сорок восемь дней плавания, но бывших уже при смерти ко времени, когда мы достигли Тимора. Старший матрос Питер Линклеттер прожил после нашей высадки не более часа-двух и, кажется, даже не узнал о том, что мы достигли цели; и то сказать, к той поре он был при смерти уже два или три дня и просто ждал, когда Спаситель вспомнит о нем и пошлет ему кончину. Вечером того же дня мы потеряли и Роберта Лэмба, судового мясника, который был, насколько я помню, ужасно болен всю последнюю неделю, а ступив на сушу, сразу впал в беспамятство.

С особенным сожалением капитан говорил о потере ботаника «Баунти» Дэвида Нельсона, которого не смогли оживить ни вода, ни пища, – он был призван в вечный дом свой на второй после нашего прибытия день. Думаю, эта утрата особенно удручала мистера Блая еще и потому, что мистер Нельсон был последней ниточкой, которая связывала капитана с хлебными деревьями Отэити, человеком, который относился к нашей миссии с не меньшей, чем у капитана, страстностью и был способен, как надеялся он, многое сказать в его пользу по возвращении в Англию.

А потом за ними последовал и несчастный мистер Эльфинстоун – он стал единственным покинувшим нас мичманом. Как и все мы, Тимора он достиг в состоянии самом жалком, но если мне выпало счастье прийти в себя и набраться сил, то мистер Эльфинстоун их только терял и пару дней спустя умер.

И наконец, через день после того, как я очнулся, мы лишились нашего кока Томаса Холла. Меня эта смерть опечалила в особенности, потому что он всегда был необычайно добр ко мне, а если и относился к приготовлению нашей пищи с таким же тщанием, с каким собака или грязная свинья относятся к гигиене, то все-таки готовил ее, я же считал его хорошим человеком и другом в придачу. Похороны мистера Холла были единственными, на каких я смог присутствовать. Тяготы положения нашего, постепенное осознание всего выстраданного и перенесенного нами и то, что, придя в себя, я стал свидетелем новой смерти, все это сильно подействовало на меня, и, когда мы предавали мистера Холла земле, я ревел в три ручья. Та еще получилась сцена, капитану пришлось даже увести меня в мою комнату.

– Извините, сэр, – сказал я, сидя на кровати, вытирая глаза и чувствуя, что одно-единственное доброе слово капитана извергнет из меня новые слезы, да что там слезы – потоки горести и страдания.

– Тебе не за что извиняться, мальчик, – ответил он. – Последние семь недель мы были настоящей морской командой. Да нет, последние два года. Как же тебе не оплакивать павших товарищей?

– Но почему выжил я? Почему Спаситель предпочел…

– Не задавай таких вопросов, – оборвал меня капитан. – Милостивый Господь сам выбирает, кого оставить здесь, а кого призвать к Себе. Не нам с Ним спорить.

– Я ведь думал, что уже умер, сэр, – сказал я и почувствовал, как огромное горе снова стесняет мою душу. – В те последние дни в баркасе. Я знал, что ко мне приближается смерть. Знал, что моя жизнь закончилась и будущего для меня не существует.

– Я тоже так думал, мальчик, – ответил он, не сообразив, каково мне слышать подобные слова. – Да, за несколько часов до того, как мы высадились на землю, я ощутил уверенность, что ты нас покинул, и для меня это стало ударом, страшным ударом. Однако в тебе есть сила, о которой ты даже не подозревал. Ты сам взрастил ее, мальчик, понимаешь? За время, проведенное нами вместе. Ты стал мужчиной.

Сидя с ним рядом, рыдая на его плече, я себя таким уж мужчиной не чувствовал, а капитан, человек мягкий, позволял мне реветь, не давая понять, что я веду себя как девица; когда же я успокоился, сказал: довольно слез, выплакался – и будет, хватит, а не то он покажет мне, где раки зимуют.

И я ответил:

– Есть, сэр.

И больше не плакал.

Тринадцать человек из первоначальных девятнадцати, изгнанных с «Баунти», взошли на «Ресурс», чтобы спокойно отправиться на Яву; мы потеряли треть наших товарищей: пятеро скончались совсем недавно, один много раньше – Джон Нортон, которого мы лишились, когда дикари первого из посещенных нами островов камнями разбили ему голову. Мне казалось уже, что это случилось многие годы назад.

Я не сомневался, что все мы будем испытывать великую радость, станем компанией, которая просто не сможет распасться после пережитых нами приключений, однако, к удивлению моему, обстановка на борту «Ресурса» сложилась весьма неприятная. Я услышал разговоры, в которых мои товарищи возмущались капитаном, и хотя именно он успешно привел нас из центра океана в места, из коих мы могли спокойно добраться до дома, благодарности они к нему не испытывали, напротив, сочли, что теперь самое время предъявить ему претензии.

В один из вечеров капитан и мистер Фрейер разругались страшнейшим образом – собственно говоря, последние два года они и шли к этой ссоре, а теперь наговорили друг другу многое, чего говорить не стоило. Мистер Фрейер обвинил капитана в том, что тот сам подтолкнул моряков к бунту своим поведением с ними: отнял у них данные им же привилегии, обращался с ними как со своими рабами, впадал в крайности, переходя от чрезвычайной веселости к угрюмейшему унынию, совершенно как невеста перед венчанием. Капитан стерпеть таких наветов не смог и заявил в ответ, что мистер Фрейер оказался отнюдь не тем штурманом, какого он рассчитывал получить. Сказал, что когда ему было на дюжину лет меньше, чем теперь мистеру Фрейеру, а именно двадцать один год, он сам состоял в штурманах при капитане Куке. И что это за офицер, спросил мистер Блай, если он не становится в возрасте мистера Фрейера капитаном?

– Так ведь и вы, сэр, не капитан, – возразил мистер Фрейер, пустив стрелу в ахиллесову пяту мистера Блая. – Вы носите то же звание, что и я, сэр, звание лейтенанта.

– Но я получил под начало команду моряков, сэр! – воскликнул, побагровев от гнева, капитан. – Команду, которой у вас никогда не было.

– Такую, как ваша, я и не принял бы! – закричал мистер Фрейер. – Что до вашей службы штурманом при капитане Куке… – Он покачал головой и – позор, позор! – плюнул себе под ноги. – Будь вы порядочным человеком, вы стыдились бы своего поведения в тот черный день!

Это уж было слишком – и сильно слишком, – я думал, что мистер Блай выхватит из ножен саблю и снесет мистеру Фрейеру голову, но капитан лишь обругал его дурными словами, подскочил к нему так близко, что мог бы и поцеловать (мистер Фрейер, отдам ему должное, не отступил ни на шаг), обозвал трусом и шарлатаном и спросил, почему он, коли держится о своем командире столь низкого мнения, не присоединился к своему другу мистеру Кристиану и не вернулся к низменным утехам острова Отэити.