Третий звонок - Михаил Козаков

Но, конечно же, одна из самых главных и весьма убедительных в спектакле Стрелера находок, сделавшихся открытием мастера – маленькая Корделия, надевающая маску шута Лира. Когда на сцене Корделия – шут отсутствует (так и у Шекспира), когда есть шут – нет Корделии (так и у Шекспира). С тех пор, как Корделия удалилась во Францию, шут захандрил (так, опять-таки так у Шекспира). Исчезает из пьесы шут с его странной фразой:

«А я лягу спать в полдень». И через сцену возникает Корделия, королева Франции, приехавшая спасать отца с войском французского короля.

Но вот что любопытно. В спектакле Стрелера Корделия не исчезает ни на минуту, а шут – только ее ипостась. Никакого шута как бы в спектакле нет. Есть любящая дочь, не покинувшая отца ни на минуту. Она переоделась шутом, эта малышка-мальчишка – шут с «припарками», свистульками и прочим детским и шутовским реквизитом. На ее фоне две яркие, сексуальные, в цветных, торчащих вокруг головы париках сестры Гонерилья и Регана кажутся двумя фуриями. Как бы куклы, но страстные, чувственные, манящие, обольстительные и обольщающие мужчин. Красавец Эдмонд – предел их вожделений, яблоко раздора. А он мечется между ними, не зная, кого предпочесть.

Ну а Лир? И он, и Глостер – старики-двойники – сыграны, безусловно, по законам этого странного, но удивительного спектакля о молодых, которые теснят к гробу, не брезгуя ничем, этих смешных, трагических и отживших свой век двух стариков. Они, молодые, разумеется, добиваются своего в азарте и ажиотаже борьбы, но в силу обстоятельств гибнут тоже. Однако не это главное (я имею в виду их гибель), но центральной мыслью выделяется беспощадность вытеснения из жизни, почти насильственного вытеснения за гробовую черту этих придурковатых стариков, один из которых король Лир…

Рыдай, рыдай, старый клоун Лир, над телом бездыханной малышки Корделии, твоей детки, твоего шута и мамочки! Опомнился, старый дурень? Рыдаешь? Но поздно рыдать. Слезами горю не поможешь. Тогда умри от горя сам. И Лир умирает…

Я как мог набросал свое впечатление от увиденного мной на телеэкране знаменитого спектакля Стрелера, поставленного им в 60-х (может быть 70-х) годах прошлого столетия. Зачем? Чтобы самому себе объяснить, что заимствовать нам хоть что-либо сделанное Стрелером бесполезно и глупо, поскольку его решение итальянское, южное, нам, северянам, абсолютно чуждое, хотя по-своему и восхитительное.

Ну а теперь, благословясь, попробую что-то еще рассказать о нашем и моем личном подходе к нашей русской версии в Театре им. Моссовета в 2003 году.

Из чего я исходил, когда решился после долгих разговоров с П. О. Хомским репетировать роль Лира? Прежде всего нам обоим было ясно, что «Лир», как когда-то в 50–60-е «Гамлет», – самая актуальная, к сожалению, из всех трагедий о жизни, смерти, вражде, междоусобицах в наше время и особенно в современной России. На поверхности лежит раздел, распад империи на враждующие части. Как бы добровольный отказ от власти второго президента. Отказ погрязшего в гордыне (и не только в ней), но, хочется верить, не злого старого человека, который «хотел как лучше, а получилось как всегда». Но это лишь то, что лежит на поверхности. Другое и более существенное, не говорю уже драматичное – достаточно пессимистический мой взгляд на происходящее в наше время в мире вообще. Нарушено равновесие, существует много реальностей: виртуальная, книжная, компьютерная, какая угодно, кроме реальности самой жизни, происходящего в ней. Происходящее апокалиптично, фантастично и как бы не вполне реально в силу жутких катаклизмов разного рода: природных ли, военных ли, пожаров, наводнений, кораблекрушений, наркотиков, СПИДа, моральной, нравственной, сексуальной грязи. Осмыслить хотя бы отчасти происходящее можно только условно и поэтически, как бы мрачна ни была выбранная поэтика и иные театральные средства.

Если сам Шекспир сплющивал времена, то сам Бог велел следовать этому пути. Так возник образ спектакля в декорациях Б. Бланка. Металлические многоэтажные конструкции, башни, решетки, мосты, свалка старых автомобилей, белые манекены – картина мира после некоего катаклизма, может быть, после третьей мировой. Остов мира. С одной стороны, рисунок моста около старого Тауэра, с другой – нечто вроде блока Чернобыля. Костюмы наших дней, но силуэты напоминают что-то старое и поэтому вневременное. Музыка и Д. Д. Шостаковича, и современный рэп, и трагический гимн Фрэди Меркьюри «Шоу должно продолжаться»…

Теперь, из чего исходил лично я, взявшись за роль:

Первое. Я достаточно стар, опытен, но еще не развалина.

Второе. Я умею играть в стихах и в ритмизированной, не бытовой прозе Шекспира. Стало быть, есть опыт.

Третье. Мой зритель мне поверит, что в конце жизни я могу изобразить старого упрямца Лира, хотя бы потому, что кто-то еще помнит моего Гамлета, кто-то видел Шейлока, кто-то еще что-то в этом роде.

Четвертое. Я не знаю, трагический ли я артист, не моего ума это дело, но горечи, ран от предательства и подлости у меня, увы, накопилось предостаточно. Иногда самые близкие сему весьма способствовали. Есть из каких копилок и залежей набрать боли, горечи и ударов, накопившихся за последнюю треть жизни.

Пятое. Я не только отец пятерых детей, я дед пятерых внуков. Тоже нужный опыт. Мне стало ясно, и это «ноу-хау» было воплощено, что Лир – старик, который очень боится сойти с ума, он постоянно говорит об этом и весьма предрасположен к старческому безумию. Стало быть, он может видеть внутренним взором своих дочерей Гонерилью, Регану и Корделию тремя маленькими девочками в детских платьицах и одновременно с подлинными тремя дочерьми говорить, как с тремя крошками, которые для него до конца жизни и спектакля так ими и останутся в его воспоминаниях и воображении. Оттого мой Лир выносит в финале задушенную Корделию в образе ребенка. Это та мера театральной условности, которую современный зритель легко примет на веру. И я не ошибся.

Шестое. Я хотел при всем вышесказанном быть психологически убедительным и разнообразным в средствах выражения. Где-то в районе, предгенеральных прогонов мне почему-то вспомнилась старуха Ф. Г. Раневская – тоже, как и Анна Ахматова, женщина-Лир. Королева-Лир.

Припомнилось ее знаменитое заикание и манера говорить низким, глуховатым, значительным тембром. И это было взято мной на вооружение. «Когда б вы знали, из какого сора…» – помните?

Седьмое и самое существенное. Я уже почувствовал, как следует вычерчивать психологическую, смысловую и формальную стороны этой роли. Я графически выстроил движение от упрямого гордеца первой картины через мнимую независимость поведения (короткая, но важная и оживленная сцена с Кентом и Шутом после охоты в замке Гонерильи) с последующим ерничаньем и взрывом старика, нежную встречу с Реганой и страшный, отчаянный удар от двух восставших на отца сестер. Прощание с Гонерильей-девочкой, прощание навсегда:

Монолог о терпении. Монолог в слезах, об их невозможности на мужских щеках и уход в Бурю, уход ото всех, от реального мира в никуда, в природу, как раненый зверь…