Небо после бури - Саба Тахир

Но это одиночество другое. Оно пожирает меня. Это одиночество человека, по вине которого погибает мир.

«Мир нужно разбить, чтобы сотворить его вновь, иначе равновесие никогда не восстановится».

Так много месяцев назад сказал мне Элиас, на краю этого самого леса. «Мир нужно разбить, чтобы сотворить его вновь».

«Чтобы сотворить его вновь».

– Рехмат, – говорю я. – Ты говорила, что ты – «его цепи».

«Я увидела это очень давно, когда была пророчицей. Но его больше нет, Лайя. Он сгинул в Море Страдания. Я не сумела тебе помочь. Прости меня. Я подвела вас. Я разгадала его намерения, когда уже стало слишком поздно».

– Мне следовало довериться тебе, Рехмат. – Я подхожу к краю плато. – Потому что ты была со мной всю мою жизнь. Потому что ты – часть меня. Теперь я тебе верю. Но и ты должна поверить мне. Джинн и человек тысячу лет назад положили начало этому безумию. Джинн и человек должны это закончить. Я иду к нему.

«Позволь мне сопровождать тебя».

– Когда я буду готова, – отвечаю я, отступая, – я тебя позову. Ты придешь, Рехмат из Шер Джиннаат?

«Я приду, Лайя из Серры».

Я поворачиваюсь к ревущему вихрю и призываю его одним словом.

– Мехерья.

Оно движется ко мне, злобное, голодное, привлеченное моей болью. Я жду, пока оно не достигнет плато, пока оно не окажется совсем близко.

Потом я прыгаю во тьму.

Лицо Меченосца, который идет рядом со мной по коридорам и залам Блэклифа, мне знакомо, хотя я никогда его не встречал. У него смуглая кожа, вьющиеся черные волосы до плеч. На лбу и висках – тонкие косички, чтобы волосы не падали на лицо – так принято у северных кланов.

Он смотрит на меня глазами цвета весенних листьев, он высок, почти как я, широкоплеч, но у него ласковый взгляд, и я расслабляюсь. Хотя при жизни он был Маской, сейчас его лицо открыто.

– Привет тебе, сын мой, – мягко произносит он. – Как я рад увидеть тебя. – Он оглядывает меня. – Ты высокий в своего деда. У тебя такие же скулы. Но мои волосы. Мое лицо. И кожа почти как у меня. И… – Наши взгляды снова встречаются.

– Ее глаза, – заканчиваю я. – Ты Ариус Харпер.

«Мой отец».

Он наклоняет голову.

Но я пока ему не доверяю. Я знаю о нем лишь то, что рассказывал Авитас: Ариус Харпер любил снег и не сумел привыкнуть к жаркому климату Серры. Когда он улыбался, окружающим казалось, что солнце выглянуло из-за туч после долгой холодной зимы. У него были большие руки, он терпеливо учил мальчика держать рогатку.

Но несколько месяцев назад в темнице Блэклифа Керис Витурия произнесла слова, которые врезались в мою память.

«Мне не хотелось, чтобы сын убил меня после того, как его отцу это не удалось».

– Ты был женат, когда встретил мою мать, – говорю я, пока мы идем по полутемным залам.

– Мы с Ренатией поженились молодыми, – кивает отец. – Совсем юными, как большинство Меченосцев. Брак устроили наши родители, так принято на севере. Мы… понимали друг друга. Когда она встретила другого, я сказал, что она свободна любить, кого пожелает. И она тоже предоставила полную свободу мне.

– Но вы с Керис… ты не…

Черт возьми. Как спросить собственного отца, взял ли он силой твою будущую мать?

– Керис не всегда была такой, как сегодня, – говорит он. – Когда мы познакомились, она была Черепом. Ей исполнилось девятнадцать. Я был здесь центурионом, обучал курсантов боевым искусствам. – Он поднимает голову и окидывает взглядом мрачные кирпичные стены. – Она влюбилась в меня. А я – в нее.

– Комендант… «Не способна любить», – хочется возразить мне. Но, очевидно, так было не всегда.

– Патриции, которые убивали меня, заставили ее на это смотреть. – Отец словно рассказывает о ком-то другом. – Они сказали, что я плебей и недостоин ее. Она пыталась спасти меня, но их было слишком много. Эта боль разрушила ее душу. Она сдалась.

Мы с отцом покидаем мрачные коридоры Блэклифа и выходим во двор к колокольне. Я с трудом подавляю дрожь. Эти камни обагрены моей кровью. И кровью других.

– Передавая мне магию, Маут потребовал, чтобы я отказался от эмоций, – говорю я. – Я согласился, и он помог мне подавить чувства и слабости. Отнял их, убрал. Я сам хотел этого. Потому что в результате я забыл все ужасное, что когда-то совершил.

– Ты не можешь забыть, – возражает отец. – Ты не должен забывать. Маут совершил ошибку, когда отнял у тебя любовь. Когда забрал гнев, радость, сожаления, печаль, страсть.

– Он сделал это потому, что алчность Каина и любовь Мехерьи привели к войне и гибели множества людей и джиннов, – объясняю я. – Но сейчас Маут хочет, чтобы баланс был восстановлен. Чтобы джинны вернулись. А они не будут слушать меня.

– Конечно, не будут. Ты не можешь их переубедить, если сначала не откроешь свою душу для радости… – Отец касается моего плеча. Я вижу Маму, которая рассказывает историю, чувствую прикосновение губ Лайи, слышу веселый смех Кровавого Сорокопута.

– И для страдания, – добавляет отец, и теперь я вижу, как Каин отнимает меня у племени Саиф. Я кричу от боли, когда меня в первый раз наказывают плетью, плачу после того, как заколол молодого мужчину – свою первую жертву.

Я хочу, чтобы смерти прекратились. Но они продолжаются. Деметриус и Леандр погибают от моей руки. Мы с Лайей бежим из Серры, и я убиваю солдат, одного за другим. Кауф пылает, заключенные сгорают заживо в этом хаосе. Призраки пересекают границу Земель Ожидания, гибнут тысячи людей.

«Убийца! – визжит пещерный ифрит из катакомб Серры, указывая на меня. – Душегуб! Ты сама смерть! Жнец человеческих душ!»

К горлу подступает желчь. Да, я знаю свои грехи, но я никогда не сталкивался с ними вот так, лицом к лицу. Всякий раз, когда они всплывали из глубин памяти, Маут приходил мне на помощь.

– Как мне жить дальше? Я сделал столько зла… – обращаюсь я к отцу. – Все, на что я способен – это убивать!

Я хотел бы снова ощутить присутствие Маута, дарующее умиротворение и отстраненность. Но его здесь нет. Ничто не избавит меня от этих воспоминаний. Моя душа охвачена ужасом.

– Успокойся, сын мой, – утешает меня отец. – Что после Второго Испытания сказал тебе дед?

– Он… он сказал, что меня будут преследовать призраки.

– Теперь тебя преследует страдание, – говорит отец. – Как и Князя Тьмы. Как и твою мать.

– «Страдание – это чаша, из которой пьют они оба, – встретившись взглядом с отцом, я повторяю слова Талиса. – Это язык, на котором они говорят. Это оружие, которым они оба сокрушают врагов».

– Да, – подтверждает он. – Но тебе не обязательно становиться похожим на них. Ты страдал сам. Ты причинял страдания другим. Ты убивал. Но ты заплатил за это. Уже дважды собственной жизнью, а еще ты отдал свое сердце и разум. Ты помог тысячам потерянных душ найти покой. Ты спас тысячи жизней. Ты творил добро. Так что́ же ты? Чего в твоей жизни больше: добра или страдания?