Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Тут же завязался долгий и пустой спор между конвоирами, потому что одному из солдат лень было идти, он вообще хотел в экипаж. Второй склонялся к тому, чтобы Колю расстрелять. Говорил он об этом громко, чтобы слышали прохожие. А кондуктор решил было отпустить пленника. Но, на несчастье Коли, к ним тут прибился худой телеграфист с красным бантом, который стал требовать соблюдения революционной дисциплины. В конце концов один из солдат отстал, а его место занял телеграфист.

Телеграфист стал рассказывать, как мичман Фок взорвал «Екатерину», и, хоть слушатели отлично знали, что «Екатерина» стоит у стенки и ничего плохого ей мичман Фок не сделал, слушали они внимательно, будто хотели этим показать: знаем-знаем, на этот раз не удалось, а на следующий — мы не допустим.

У Коли был ключ от квартиры Раисы. Он открыл дверь. Витеньки, к счастью, не было дома, самой ей рано было возвращаться.

— Погодите здесь, — сказал Коля, — натопчете.

— Нашел глупых, — обиделся телеграфист. — Мы тут будем стоять, а ты через окно — и бежать.

— Тогда снимайте сапоги, — сказал Коля. — Это не мой дом.

— Ничего, — сказал телеграфист, который был агрессивнее остальных, потому что не был уверен, что его принимают всерьез. — Вымоешь.

И он решительно пошел в гостиную. Там осмотрелся и заявил:

— Богато живете!

Раиса жила небогато, каждому ясно, но телеграфист был готов увидеть богатое шпионское лежбище и увидел его.

— Давай неси, — сказал кондуктор. Они с солдатом остались у дверей, чтобы не наследить. Но от телеграфиста остались грязные следы на половиках и половицах.

Коля прошел в спальню, там на стуле стоял его саквояж.

Он вынул документы и протянул их кондуктору.

Когда кондуктор читал их, из залы вернулся недовольный телеграфист.

— Сколько можно ждать? — спросил он.

У Коли мелькнула мысль, что телеграфист задерживался, чтобы что-нибудь реквизовать. То есть свистнуть. Но некогда было выяснять — кондуктор рассматривал документы. Что-то ему не понравилось.

— А фото? — спросил он наконец.

— Фотографию у нас не клеят. С будущего года обещают.

— Покажи-ка, — велел телеграфист. Он поднес к носу, обнюхивал по-собачьи книжку в серой обложке, взятую Колей в синей папке — деле об убийстве Сергея Серафимовича. — Студенческий билет. Ясно. Берестов, Андрей Сергеевич.

— Чужие документы, — сказал солдат. Он их не читал, даже не глядел на них. Может, ему хотелось уйти, может, расстрелять Колю.

— А что еще? — спросил кондуктор.

— Ну вот, вы же видите — проездной билет. Единый. На мое имя. Московский трамвай.

— А кто подтвердить может, что ты — это ты? — спросил кондуктор.

— Сейчас никого дома нет. А вы приходите вечером.

— Вечером он предупредит, — сказал телеграфист, продвигаясь к двери. — Вечером он всех подготовит.

— Ну что я могу поделать? — Коля обезоруживающе улыбнулся кондуктору, которого выделял и уважение к которому подчеркивал.

— Пошли, — сказал кондуктор. — Чего мы к человеку пристали.

— Я в Симферополе живу. В Глухом переулке.

— И в самом деле, — сказал телеграфист.

«Что же он уволок? — думал Коля. — Ведь Раиса подумает на меня».

— Нет, я думаю, раз уж столько времени потеряли, — сказал солдат, — поведем его в экипаж. Там проверят.

Этот момент нерешительности разрешила своим неожиданным появлением Раиса.

Она открыла дверь в прихожую и увидела, что там стоят незнакомые люди.

Ей бы испугаться, но законы революции, позволяющие вооруженным людям входить в любую дверь и брать что им вздумается, включая жизнь любого человека, эти законы еще не были усвоены Раисой. Впрочем, они еще не стали законами и для тех, кто привел Колю.

Коля от звука ее голоса сжался. Еще мгновение, и она убьет его. Убьет, не желая того. Сейчас она скажет: «Коля».

— Это я! — почти закричал Беккер. — Это я, Андрей. Ты слышишь, Рая? Это я, Андрюша! Меня на улице задержали, документы потребовали, а у меня с собой не было.

Сейчас она удивленно скажет: «Какой еще Андрюша?»

Но Раиса скорее чутьем, чем умом, угадала, что надо молчать. В доме опасность. Угроза.

Телеграфист уже вышел в прихожую и, задев Раису, пошел к двери. Та отстранилась, чтобы пропустить его.

И тогда солдат, самый недоверчивый, спросил:

— А как будет фамилия твоего постояльца?

— Чего? — спросила Раиса.

И в тот момент Коля понял, что же взял телеграфист.

И в этом было спасение.

— Держи вора! — закричал он. — Держи вора! Он серебряную сахарницу со стола унес!

А так как видимость законности еще сохранялась, то телеграфист кинулся к двери и замешкался, спеша открыть засов. Раиса сразу сообразила — вцепилась ему в плечо. И тут уж было не до документов, потому что телеграфист выскочил на улицу и побежал, высоко подбрасывая колени. Раиса неслась близко за ним, но все не могла дотянуться, а Коля бежал за ней, понимая, что с каждым шагом удаляется от опасности. Правда, и кондуктор с солдатами топали сзади, но Коля понимал, что не он уже цель их погони.

Впереди показался господин в распахнутой шубе, похожий на Шаляпина, он ринулся к беглецу, чтобы помочь преследователям. Телеграфист увернулся и выкинул сахарницу. Сахарница была круглая, без крышки — крышку потеряли уже давно. Она покатилась по камням мостовой, Раиса побежала за ней, а кондуктор и солдат обогнали Колю и скрылись за углом, преследуя телеграфиста.

Коля дошел до угла и увидел, что они все еще бегут, огибая встречных.

Раиса стояла, тяжело дыша, прижимала сахарницу к груди.

— Зря я тебе ключи дала, — сказала она.

— Скажи спасибо, что я живой остался, — сказал Коля.

— Спасибо, только не тебе, а мне. Может, еще чего в доме украли?

Оказалось, что ничего больше телеграфист украсть не успел, зато наследил, и Раиса была недовольна, даже не смеялась, когда Коля попытался юмористически рассказать, как воспользовался случайно найденными документами какого-то Берестова. Коля стал целовать Раису, но та уклонилась от ласк, сказав, что сейчас из киндергартена придет ее Витенька.

Но ближе к вечеру они помирились.

* * *

5 марта командир «Екатерины» напечатал в «Крымском вестнике» письмо, в котором сообщал, что мичман Фок Павел Иванович — чистый русак из Пензенской губернии. Там же говорилось, что в ночь с третьего на четвертое, будучи на вахте, мичман проверил часовых в подведомственной ему носовой орудийной башне. Затем он хотел спуститься в бомбовый погреб, но часовой, не доверяя немцам, не пустил Павла Ивановича. Часовой был напуган недавним взрывом на «Императрице Марии», взрыв был именно в бомбовом погребе. Говорили, что это дело рук немецких шпионов.