Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд

А все потому, что на следующую ночь, 19 августа, какие-то бездомные беженцы напились и в компании с несколькими неизвестными пилигримами (франки обвиняли венецианцев, а венецианцы валили все на франков) отправились на веслах обратно на ту сторону. Ослепленные жаждой мести, они подожгли единственную в Константинополе мечеть, ничем не защищенную, пристроившуюся на узком выступе суши между городской стеной и бухтой неподалеку от венецианского квартала. Наконец-то они наказали неверных!

Этот мелкий акт вандализма привел к неслыханным разрушениям.

Огонь перекинулся через стену, окружавшую мечеть, и поглотил все маленькие домишки, насытившись которыми приобрел большие амбиции. К восходу солнца уже тысяча домов превратилась в пепел, а огонь все разгорался. На рассвете, стоя возле нашей хижины, мы с Грегором наблюдали, как огромные грозные облака серого и черного дыма перемещаются с устрашающей скоростью к центру Константинополя. Латинские торговцы со всеми своими родственниками высыпали из ворот, выходящих к бухте, и принялись размахивать руками как сумасшедшие, стараясь привлечь наше внимание на другом берегу Золотого Рога.

— Джамиля где-то там, в огне. Надо вывести ее оттуда.

С этими словами я начал расталкивать локтями толпу зевак, направляясь к подножию холма.

Грегор успел схватить меня за руку и удержать. Он указал туда, где венецианцы уже отвязывали баркасы от галер.

— Пусть они похлопочут. Моряки знают, что делать. А у нас и так хватит забот, когда начнут прибывать погорельцы.

На другом берегу тем временем кое-кто из пострадавших воровал или отбирал силой лодки и плоты и начинал грести к нам. Через час в бухте толпились уже тысячи венецианцев, пизанцев, генуэзцев, все они размахивали руками, пытались докричаться до другого берега, толкались, чтобы подобраться ближе к пристани.

Мы слышали, как скрипели и рушились здания, как что-то взрывалось. Мы даже различали извилистые траектории движения — это целые команды из тысяч горожан носились как безумные с ведрами и бурдюками воды. Ничто не могло усмирить огонь. Оранжевые языки пламени взметались выше городских стен, прокладывая себе дорогу через центр полуострова к Мраморному морю и оставляя за собой полосу разрушения, которая пролегла через нижнюю часть города, где сгорела половина Латинского квартала и, вероятно, половина греческих домов из квартала бедняков. Огонь уничтожил самую густонаселенную часть города и двинулся на юг, где он будет бушевать, пока не закончится городская черта: мрачное зрелище, но глаз не оторвать. Огонь распространился бы и на восток, если бы не каменные здания, повернувшие его вспять, — Ипподром, Большой дворец Вуколеон, где затаился слепой, слабоумный император Исаак, а также собор Святой Софии.

Целых три дня бушевал огонь, а люди потоком шли в лагерь. Тысячи и тысячи беженцев, все латиняне по рождению, но большинство из них полностью переняло греческий образ жизни. Их распределяли по палаткам, выдавали им зимние одеяла, чтобы они сооружали из них укрытия. Некоторые жались по краям воинского лагеря или усаживались кучками возле руин сгоревшего иудейского поселения, хотя почти никто не решался из суеверия пройти за кованые ворота на территорию язычников.

Раненых было мало, зато голодных было много, и все без исключения были злы и напуганы. Не все из них лишились крова — огонь пощадил половину Латинского квартала. Но они знали, что их ждет преследование за ущерб, нанесенный городу их собратьями-латинянами. Стараясь найти защиту у пилигримов, они вели себя тихо и послушно. Через день уже были вырыты дополнительные уборные и сформированы отряды фуражиров, которым предстояло обеспечить всех едой. Тех, кто захватил с собой деньги или ценные вещи, посылали за продуктами в ближайшие деревни, а также к императору Исааку, который сразу удвоил армейский рацион, чтобы свести до минимума грабежи.

Мы с Грегором помогали устраивать всех этих перепуганных людей. Тут уж Грегор попал в свою стихию, раз представилась возможность позаботиться о слабых и беззащитных, — несколько дней подряд он излучал золотое сияние, превратившись в доброго самаритянина. А я временами отдыхал от этой роли и бродил среди толп чужаков в безумной надежде найти одно знакомое лицо.

На следующий день после пожара я таскал воду для новых беженцев, а потом решил сделать перерыв. Пальцы совершенно онемели, пришлось обмотать их тряпками, чтобы защитить от мозолей. На обоих предплечьях у меня уже проступали мускулы. Присев перед хижиной, я пытался обучить молодого Ричарда жонглировать деревянными чурками. Вдруг лицо парня исказилось от удивления, я обернулся, чтобы проследить за его взглядом, и выронил чурки.

За Джамилей вытянулась целая цепочка: Самуил и с десяток других людей; там были и дети, и старик. Моим первым побуждением было обнять ее, но пришлось сдержаться.

— Джамиля… — как последний тупица произнес я.

Из-под покрывала на ее голове выбились пряди волос, лицо было выпачкано сажей. Уставившись на нее, я велел Ричарду привести Грегора. Она же старалась не смотреть на меня.

— Вы примете нас? — спросил Самуил, выходя вперед. Он тоже был весь перемазан сажей. — Раз мы стали дважды беженцами по вашей вине?

Через несколько минут примчался запыхавшийся Грегор. Он был рад видеть Джамилю, но на ее свиту, особенно на Самуила, смотрел с подозрением. Наконец он нахмурил лоб, как старший брат (хотя Самуил был на десять лет его старше), и изрек свое решение:

— Я не могу обещать вам безопасность, если станет известно, что вы иудеи, но если вы согласитесь выдать себя за христиан, то милости прошу. Однако в таком случае вам придется участвовать во всех мессах и отказаться от собственных религиозных ритуалов.

Самуил хоть и был недоволен подобным условием, но принял его. Сотни других иудеев, затесавшихся среди беженцев, поступали точно так же. Мы вновь разбили шатер Грегора на небольшом участке между нашей хижиной и соседней, которую занимал германский рыцарь. Иудеи набились в шатер и принялись расстилать циновки, захваченные по настоянию Джамили.

Я был на седьмом небе от счастья, но она не сказала мне ни слова, даже глаз ни разу не подняла ни на меня, ни на Грегора. В шатре яблоку негде было упасть, поэтому мы с Грегором и молодым Ричардом топтались на пороге, наблюдая, как устраиваются погорельцы. Джамиля сухо кашлянула, слегка поморщилась и облизнула губы. Не успел Самуил открыть рот, чтобы попросить воды, как я уже мчался с пустым ведром, отчаянно стараясь быть полезным. Когда я вернулся, радостно играя роль Водолея, Джамили в шатре не оказалось. Самуил кратко сообщил мне, что они с Грегором разговаривают наедине в хижине.

Я вышел из душного шатра на почти такой же душный воздух и замер у дверей хижины.

— …сама не своя, — говорил Грегор, и в его голосе слышалось смущение.

— Наоборот, я теперь стала сама собой, — услышал я ответ Джамили, последовавший незамедлительно. — Не смею утверждать, что вы узнали бы меня в ситуации, когда я могла быть сама собой.