Мусульманский Ренессанс - Адам Мец

Хотел бы я быть каламом в его руке или чернилами на его каламе: иногда он взял бы и поцеловал меня — это когда к ротику калама пристанет волосок[2436].

Страсти этой отдавались все без исключения, однако мы не располагаем сведениями о мальчике какого-нибудь халифа. Бундский эмир Бахтийар, пользовавшийся, впрочем, вообще дурной славой, больше оплакивал пленение своего любимца-тюрка, чем утрату своего государства, «что у всех породило презрение к нему»[2437]. Даже знаменитый своими воинскими подвигами Сайф ад-Даула имел в Алеппо мальчика, носившего девичье имя Самил — «Колеблющаяся», который был его возлюбленным[2438]. Мода требовала от этих претенциозных юношей, чтобы они говорили изящным языком, шепеляво произносили букву «с», с гортанной вместо переднеязычной артикуляцией звука «р»[2439].

С другой стороны, к обязательному инвентарю кабачков по берегу Тигра принадлежали кроме вина также девушка или мальчик; все это вместе стоило два дирхема в ночь[2440]. И в Каире халиф ал-Хаким имел возможность получить высшее наслаждение, любуясь грубой уличной сценкой гомосексуального содержания[2441]. Однако даже самые нежные романы расцветали именно на этой почве.

Знаменитый юрист ан-Нафтавайхи (ум. 323/935) любил сына ученого правоведа Да’уда, основателя названной его именем[2442] обширной юридической школы. Юноша же любил другого, ибо ан-Нафтавайхи был грязен и от него дурно пахло. Но так как юноша держал свою страсть в тайниках души, то она убила его. Умирая, он бормотал слова пророка: «Тот, кто любит и остается целомудренным, держит любовь свою втайне и умирает от этого, тот умирает как [праведный] мученик». После его смерти убитый печалью ан-Нафтавайхи целый год не читал лекций[2443].

Испанский грамматик Ахмад ибн Кулайб (ум. 426/1035) учился вместе с Асламом, красивым сыном одного кади. Он влюбился в него, сочинял в его честь стихи, которые были у всех на устах и распевались на свадьбах. Вследствие этого Аслам перестал посещать лекции, а Ахмад целыми днями ходил взад и вперед перед дверьми его дома, так что Асламу удавалось лишь вечерами выходить на улицу подышать свежим воздухом. В конце концов Ибн Кулайб, переодетый бедуином, принес ему как-то кур и яйца. Когда к нему вышел Аслам, он поцеловал ему руку и выдал себя за крестьянина одного из его имений, возымевшего желание сделать ему подарок. В разговоре, однако, Аслам узнал его и пожаловался, что из-за него он вынужден сидеть взаперти. Тогда Ибн Кулайб отстранился от него, но вскоре тяжело заболел и просил своего друга устроить ему посещение Аслама. «Он взял свой плащ и пошел со мной. Ибн Кулайб жил в конце длинной улицы. Аслам же, дойдя до половины улицы, остановился, покраснел и сказал: „Клянусь Аллахом, я не могу больше сделать ни шага и не способен заставить себя сделать это“. Я напирал на него: „Теперь-то уж ты не можешь уйти, когда ты уже почти что у его дома“. Он, однако, ответил: „Клянусь Аллахом, я должен“,— и быстро повернул обратно. Я схватил его за плащ, но он стал тянуть его, и плащ порвался, кусок его остался у меня в руке. С этим я и пришел к Ибн Кулайбу, которого его слуга уже известил о нашем прибытии, так как он видел нас наверху улицы. Когда же я вошел один, Ибн Кулайб переменился в лице и -спросил: „А где Абу-л-Хасан?“ — Я рассказал ему, как было дело, после чего он впал в беспамятство и стал бормотать что-то невнятное. В конце концов я пошел прочь, и когда прошел половину улицы, то услыхал траурный плач по случаю его смерти». Аслама же позже видели, как он в дождливый день, когда никого не было на улице, печально сидел у его могилы. Ибн Кулайб подарил ему Китаб ал-фасих с таким посвящением: «Эта книга о хорошем арабском языке со всеми его оборотами. Покорнейше дарю ее тебе точно так же, как я подарил тебе самого себя»[2444].

Другую историю рассказывает сирийский поэт ас-Санаубари (ум. 334/945): «В Эдессе жил некий книготорговец (варрак) по имени Са‘д, в лавке которого собирались литераторы. Он был образован, умен и сочинял нежные стихи. Я, сирийский поэт Абу-л-Ми‘вадж и другие поэты как Сирии, так и Египта не выходили из его лавки. А один купец-христианин в Эдессе имел сына по имени ‘Иса. Не было среди всех людей прекраснее его лицом, а кроме того, обладал он сладчайшим телосложением, тончайшим умом и наделен был даром речи. Этот юноша имел обыкновение сидеть вместе с нами и записывать наши стихи. В то время был он еще школяром, и все мы его очень любили. А книготорговец страстно в него влюбился, сочинял в его честь стихи… так что его любовь к нему стала известна по всей Эдессе. Когда же мальчик подрос, его охватило желание удалиться в монастырь. Он поговорил об этом со своим отцом, с матерью и приставал к ним до тех пор, пока они не уступили; они купили ему келью, передав деньги за нее настоятелю монастыря. Там и остался юноша, а книготорговцу Са‘ду мир стал слишком тесен, он закрыл свою лавку, покинул своих друзей, пребывал в монастыре возле юноши и сочинял стихи, посвящая их ему… Но монахи с неудовольствием смотрели на постоянное общение юноши с Са‘дом, запретили ему приводить книготорговца в монастырь, пригрозив, что в противном случае они выгонят его самого. Когда же Са‘д увидал, как его друг стал его сторониться, это нанесло ему такую рану в самое сердце, что он стал заискивать перед монахами, настаивая на своем. Однако монахи не соглашались и говорили ему: это был бы грех и позор, а кроме того, мы еще и боимся правительства. И когда он приходил к монастырю, они запирали ворота перед его носом и не допускали, юношу с ним говорить. Тогда тоска его по нему настолько усилилась, а страсть так возросла, что Са‘д впал в безумие. Он разодрал на себе одежды, отправился в свой дом, предал огню все, что в нем было, ютился в пустыне близ монастыря, нагой и неистовый, сочиняя стихи и проливая слезы. Однажды я возвращался вместе с Абу-л-Ми‘ваджем домой из одного сада, где мы провели ночь, и увидали его сидящим в тени монастырской стены — нагого, с длинными волосами и переменившимся лицом. Когда мы с ним поздоровались и стали его упрекать, он