Мусульманский Ренессанс - Адам Мец

его современников. Вновь всплыл на поверхность старый мир, где всеподавляющая сила денег стирала в прах все остальные ценности, где все было продажным. Это корыстное бесчестие проникало вплоть до высших сфер империи. Так, в 321/933 г. халиф ал-Кахир запретил вино и песни и приказал продать рабынь-певиц. Воспользовавшись падением цен на них, он дешево скупил их через подставных лиц, ибо сам был великим охотником до пения[2486]. Напротив, истории, которые рассказывают об эмире Египта того времени, несколько более отрадны. С непосредственной скаредностью он просто-напросто забирал у людей их вещи. Музахим ибн Ра’ик рассказывает: «Я сшил себе шубу за 600 дирхемов. Ради красоты ее, а также и потому, что я был доволен ею, я надел ее в Дамаске, отправляясь к Ихшиду. Едва увидав мою шубу, он принялся выворачивать ее, восхищаться ею и сказал: „Ничего подобного я еще не видывал!“. Лишь только Ихшид удалился, как ко мне подошел Фатик и сказал: „Садись, Ихшид соизволил пожаловать тебя почетной одеждой“. Затем они принесли целый тюк одежды, сняли с меня шубу, сложили ее, унесли прочь и оставили меня одного. Через некоторое время они вернулись и сказали: „Ихшид сейчас спит, приходи завтра вечером!“. Когда же я собрался идти и потребовал свою шубу, они сказали: „Какую шубу? Мы не брали никакой шубы!“. Вечером я опять пришел к Ихшиду и вдруг вижу, что на нем моя шуба. Увидав меня, он засмеялся и сказал: „Ты делаешь такое бесстыжее лицо, но ведь ты же сын своего отца! Сколько раз я ни давал тебе понять мое желание, все было безуспешно, пока я, наконец, не забрал свою шубу, не поблагодарив тебя“»[2487].

Во время праздника, устроенного в саду ал-Мадара’и в честь Ихшида, на берегу пруда перед эмиром были расстелены ковры, расставлены золотая и серебряная посуда и фигурки из камфары и амбры, певцы и певицы пели песни. Под конец ему подали два серебряных блюда: одно полное золотых, а другое серебряных монет, предназначавшихся для разбрасывания народу. Динары он велел поставить позади себя и разбросал одни лишь дирхемы. Когда он уходил, то все, на чем он сидел и что перед ним стояло, все, на чем он ел и из чего пил, отправили ему вслед на двух лошадях под золотыми седлами, убранными золотой сбруей[2488].

Отсутствию какого бы то ни было чувства собственной чести соответствовало ничтожное понятие о чести других. В 268/881 г. Ибн Тулун вынужден был покарать своего сына ‘Аббаса за поднятое им восстание. Был сооружен высокий эшафот, где на высоком сидении помещался сам эмир, а перед ним — его сын, в полосатом кафтане, с повязкой на голове, в туфлях и в руке — обнаженный меч. Против него были выстроены в ряд его друзья, его пособники во время восстания, попавшие теперь в плен. И наследник эмира должен был сам отсекать им руки и ноги, а тела их сбрасывали с эшафота[2489].

Сыну везира Ибн ал-Фурата попался в руки предшественник его отца по должности, и «он учинил над ним нечто такое бесчеловечное, что ни благочестивый, ни даже просто здравомыслящий человек не мог счесть это за правильное»: он натянул на него обезьянью шкуру и заставлял его плясать во время своих попоек[2490].

Когда пророк выравнивал перед битвой при Бадре свои боевые ряды и при этом грубо коснулся одного араба, выдвинувшегося вперед из ряда, тот потребовал у него удовлетворения. В ответ на это Мухаммад обнажил грудь и предложил этому воину отомстить за себя[2491]. Эта легенда хорошо отражает арабское понятие о чести. Однако в эту эпоху (т.е. IV/X в.) телесное наказание едва ли считалось чем-то бесчестящим. Во второй половине IV/X в. впервые один везир в Багдаде был подвергнут телесному наказанию и преспокойно остался на своей должности. А в V/XI в. в Каире везиром даже был человек, которому ранее за растрату были отсечены кисти обеих рук. Тем самым приблизились к точке зрения негров, полагавших, что только высеченные люди могут вновь стать начальниками караванов[2492].

Обращение с противниками, взятыми в плен с оружием в руках, определялось мерой их прегрешений и накопившейся против них злобой. Следует отметить, что с военнопленными из числа внешних врагов поступали по-иному, чем с мятежниками в своей стране. Вождей бедуинов, засыпавших колодцы вдоль пути паломничества и обрекавших тем самым тысячи верующих на смерть от жажды, кормили солью и привязывали на берегу Тигра, где они погибали от жажды.

В 289/901 г. одному взятому в плен предводителю карматов сначала повыдергивали все зубы, затем вздернули его за одну руку на блоке, подвесив одновременно камень на другую; в таком положении он висел с полудня до вечера. Затем ему отрубили руки и ноги, потом голову и, наконец, туловище водрузили на кол[2493]. В 291/903 г. вселявший ужас военачальник карматов — «тот, что с бородавкой» <сахиб аш-шама>, резавший верующих, как скот, был доставлен вместе с несколькими начальниками его отрядов в Багдад. Халиф никак не мог придумать, как бы показать его народу так высоко, чтобы все его видели. Сначала он хотел провезти его по улицам привязанным к длинному шесту, укрепленному на спине слона. И он уже издал было приказ сорвать все арки на предполагаемом пути следования процессии. Затем он решил, что это будет безвкусно, и велел прикрепить к спине слона сидение высотой в 2,5 локтя и посадить на него «того, что с бородавкой». Впереди него, верхом на верблюдах, ехали остальные пленники, связанные по рукам и ногам и одетые в шелковые халаты и бурнусы. Вторым по своей известности после их предводителя был безбородый юноша. Ему вложили в рот деревянную палку, привязав ее поводом, как узду у лошади, на затылке, ибо когда его доставили в Ракку, он поносил всех и плевал в проклинавший его народ. Бунтовщики были доставлены в тюрьму. Тем временем построили эшафот высотой в 10 локтей. В тюрьме «тот, что с бородавкой» разбил чашу и вскрыл себе вены при помощи осколков, однако ему наложили повязки, а казнь отложили на несколько дней, пока он опять не набрался сил. Его военачальникам отрубили руки и ноги, а головы, туловища и члены были сброшены с эшафота. Перед «тем, что с бородавкой», после того как ему отрубили руки и ноги, разожгли большой костер, раскалили в нем деревянный шест и воткнули ему в тело. Он открыл глаза, поморгал ими,