Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

«Гляньте на неверных!» — «Им бы сидеть дома, пасти коз да лудить чайники!» — «Семь стволов в собор превратить решили, надо же! Да раньше их сам дьявол в черепах превратит!» — «А где там этот гамари, где? Клянусь святым Михаилом, отцом всех рыбаков, он сейчас поймет, что нумий у него больше, чем мозгов! Ха-ха-ха!»

И все же самым хладнокровным среди тридцати пяти парней, летевших по скользкой водной глади, оказался гамари — он начал гонку с полным хладнокровием, сохранял его и до сих пор.

Первые полмили он дал своим гребцам потрудиться на славу. Это позволило им вырваться вперед, а ему — понять, что они на это способны. После этого он воззвал к собратьям:

— Отлично идем, молодцы! И приз, и деньги уже ваши! Но замедлимся слегка. Пусть обходят. На повороте нагоним. Смотрите на меня.

По неведомой причине он стал загребать не так глубоко и мощно; наконец — это увидели тысячи зрителей на берегах Терапии — цыганская лодка оказалась в хвосте. После этого перестановок почти не происходило, пока суда не достигли крайней точки, галеры.

Согласно правилам гонки, участники должны были обойти галеру справа; оказаться рядом с ней первым было большим преимуществом, поскольку именно первое судно могло произвести поворот беспрепятственно, а значит, по самой короткой траектории. Борьба за это право началась за четверть мили. Все команды дружно ускорили темп — весла погружались глубже, описывая более широкую дугу; вот уже находившиеся на галере услышали то ли стон, то ли кряканье, которым трудяги сопровождали это дополнительное усилие; потом же гребцы вскочили на ноги, завели весла в самое дальнее положение и завершили длинный гребок тем, что упали, а точнее, рухнули обратно на скамью.

Один лишь гамари отказался от этого маневра. Он глянул вперед, негромко произнес: «Внимание, братцы!» А потом навалился на правое весло, изменив курс таким образом, что его лодка стала обходить галеру по более широкой, а не более узкой дуге.

Здесь, у цели, гонка сделалась особенно свирепой; старший каждой команды считал позором, если не фатальным невезением то, что он не пройдет поворот первым, и ломился напролом — это безумие подстегивали отчаянные вопли тех, кто стоял на палубе галеры. Именно это и предусмотрел гамари. Войдя в поворот, пять судов-соперников столкнулись. Кипение и плеск воды, треск ломающихся весел и бортов; яростные вопли, проклятия, слепое копошение гребцов — кто-то из них хотел любой ценой вырваться наружу, другие ввязались в драку, орудуя тяжелыми веслами; хруст ударов по незащищенным головам, тела, падающие во взбаламученную воду, кровь, текущая по лицам и шеям, окрашивающая обнаженные руки, — такой предстала эта катастрофа тем, кто видел ее сверху, с планшира галеры. Пока это все происходило, буйствующую массу отнесло от борта галеры — там остался проход, в который с первым за всю гонку криком гамари и послал свою лодку, завершив тем самым поворот.

На дальнем берегу, в Терапии, почти все смолкли. То, что произошло при повороте, они видели смутно — столкновение, драку, неразбериху, смешение флагов. А потом перед галерой сверкнули цвета Стении, а сразу за ними — и черный флаг.

— Это гамари идет следом за лидером?

Этот вопрос задала княжна, а услышав ответ, добавила:

— Похоже, Господь наш скоро найдет себе слуг среди этих неверных.

Неужели у цыган появилась сторонница?

Соперники успели отойти от галеры. Некоторое время гремел лишь один крик: «Стения! Стения!» Пятеро гребцов из этого славного городка были отобраны тщательно: все отличались силой, сноровкой, а их старший — благоразумием. Казалось, победа за ними. Но внезапно — примерно на половине обратного пути — черный флаг вырвался вперед.

И тут сила духа оставила многих.

— Святой Петр мертв! — вскричали они. — Святой Петр мертв! Теперь быть греком — пустое слово!

И склонили они свои головы, и не могли утешиться.

Цыгане пришли первыми и в глубочайшем молчании, с победоносным стуком опустили весла на мрамор причала. Гамари отер пот с лица, надел жилет и сандалии; задержавшись на миг, чтобы перебросить кошель старшему и произнести: «Примите с благодарностью, друзья мои. Мне и моей доли победы довольно», он шагнул на берег. Перед судейским навесом он преклонил колени и произнес:

— Если возникнут разногласия по поводу победы, призываем тебя в свидетели, о княжна. Ты своими глазами видела всю гонку, а если молва о тебе ходит верная — ей ведь случается и льстить, — ты столь же справедлива, сколь и отважна.

Тут он поднялся на ноги, и его изысканные манеры немедленно испарились.

— Жокард! Жокард, ты где?

Прозвучал ответ:

— Тут он.

— Ведите его живее. Ибо Жокард — пример всем людям, он честен и никогда не лжет. Он заработал много денег и отдал их все мне, чтобы я их потратил на себя. Женщины ревнуют к нему, и небеспричинно: он так прекрасен, что достоин любви Соломона; зубы его — бесценные жемчуга, уста его алы, как у невесты, голос его — голос соловья, поющего при полной луне среди ветвей акации, что только прошлой ночью выпустила первые листья; а движется он то как бегущая волна, то как цветок на качающейся ветке, то как девушка, танцующая перед царем, — грация его неповторима. Отдайте мне Жокарда, а себе оставьте весь мир; мне без него он не нужен.

С этими словами он достал из-за пазухи веер, который бросила ему с портика Лаэль, и довольно дерзко обмахнул им разгоряченное лицо. И княжна, и ее приближенные рассмеялись. Сергий же следил за движениями цыгана со смутным ощущением, что уже его где-то видел. Вот только где? Он хмурился, потому что не мог отыскать ответ.

Когда подвели Жокарда, гамари взял в руку повод и, не смущаясь, крепко обнял своего мохнатого приятеля — парусина на стенах павильона затряслась от хохота рыбаков; а потом, подняв Жокарда на дыбы, гамари взял в руку его могучую переднюю лапу, и они удалились, семеня, как пажи благородной дамы.

— Я попрошу тебя, Сергий, вернуться вечером в город, ибо завтра во всех храмах будут звучать вопросы по поводу празднества. И если у тебя есть желание меня защитить…

— Ты во мне сомневаешься, княжна?

— Нет.

— О маменька, позволь мне раз и навсегда войти тебе в доверие — и пусть вопрос о моей верности никогда более не встает в наших разговорах.

Это, равно как и то, что будет передано дальше, было частью беседы, которая состоялась между княжной Ириной и Сергием вечером дня празднества, во дворе, описанном ранее, том самом, куда она в свое время удалилась, чтобы прочитать рекомендательное письмо, которое юный монах принес ей от отца Иллариона.

Из соседних покоев время от времени долетали голоса ее приближенных, смешиваясь с монотонным плеском воды, вытекавшей из чаши фонтана. В затененных глубинах распахнувшегося над двором неба можно было бы разглядеть звезды, вот только светильники, свешивавшиеся с шелкового шнура, протянутого от стены до стены, заливали мраморное пространство своим более близким светом.