Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Фактически именно он положил начало «праву завоевателя». Как представляется, обычно оно состоит из двух частей. Первая – завоеванные должны подчиняться, вторая – завоеватель награждается исключительным правом применять насилие. Ничего удивительного здесь нет, потому что насилием буквально пропитана вся история человечества. Как отмечал выдающийся военный теоретик А. А. Свечин, «в современной действительности сам мир, прежде всего, является результатом насилия и поддерживается насилием. Каждая граница государства является результатом войны; и очертание на карте всех государств знакомит нас со стратегическо-политическим мышлением победителей, а политическая география и мирные договоры являются и стратегическим уроком».[648]

Но насилие существует не просто так, насилие ради насилия, а с целью перераспределения прав и обязанностей, перераспределения продуктов, товаров, услуг и, конечно, финансов в сторону держателя права с более высокой стоимостью, поскольку завоеватель живет за счет завоеванного.

На первый взгляд, ничего нового в этом тоже нет, даже внутри любого государства власти имеют право применять насилие, но в установленном законом порядке, например, чтобы создать общие для всех правила, чтобы пресечь противоправные действия, чтобы задержать преступника и передать его под суд. Суд устанавливает вину.

Однако право завоевателя, социальное по своей природе, в этом смысле заметно отличается от публичного закона, потому что оно живет еще и в сознании людей, в его ощущениях, и поэтому ему не нужно в процессуальном порядке устанавливать вину. Завоеванные уже виноваты тем, что… завоеваны, и потому – повинны (даже сегодня некоторые специалисты считают, что наши суды просто «заточены» на то, что приговор в любом случае должен быть обвинительным,[649]так сложилось). А в связи с этим обязаны повиноваться и «нести повинности». В Российской империи, например, право завоевателя было буквально записано в законе – «крепостные люди обоего пола и всякого возраста обязаны владельцу своему беспрекословным повиновением (выделено В. М.) во всем том, что не противно закону». Получается, что правом завоевателя владело не только государство, но и частные «владельцы», получившие это право как бы в аренду от государства.

Положение новых помещиков, «столыпинских», как называли кулаков до революции, образца 1918 года в этом смысле несколько отличалось от положения их предшественников, хотя бы потому, что старое право больше не работало. И новое государство, провозгласившее отмену помещичьей собственности на землю, решило отказать им в незаконной «аренде» теперь уже несуществующего права. Оно вынуждено было это сделать независимо от своей политической или идеологической природы в силу причины, о которой со всей прямотой сказал кадет А. И. Шингарев: «Суровая экономическая необходимость момента неизбежно будет толкать всякую власть – социалистическую или несоциалистическую безразлично – на этот путь монополизации».

Большевики к этому были готовы не просто в силу своей пролетарской идеологии, а еще и в силу того, что считали себя продолжателями дела Парижской коммуны, ошибки которой они не собирались повторять. Другие политические партии, эсеры (правые и левые) и меньшевики, в силу своей «гнилой интеллигентности», а также в силу своей практической деятельности двигались в разнонаправленных направлениях, обрекая страну на хаос.

Но кто и как при отсутствии высшего сословия будет реализовывать «право завоевателя», ведь выше мы пришли к выводу, что большевики отменили именно высшее сословие? Ответ опять дает «Декрет ВЦИК и СНК о чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию», который предоставил чрезвычайные, в том числе военные полномочия должностному лицу, профессионально не занятому в правоохранительной или военной области, а вместе с ним и всему продовольственному ведомству.

Условно говоря, мандат № 1 на «право завоевателя» получил бывший председатель губернской продовольственной Управы и бывший глава Уфимской городской Думы, старый большевик, а в 1918 году нарком по продовольствию РСФСР А. Д. Цюрупа. Фактически он получил права диктатора, «выходящие за обычные пределы компетенции Народного комиссариата по продовольствию» (п. 1) для выполнения одной задачи – сбора и перераспределения продуктов питания в интересах не большевиков, как обычно говорят наши историки от коммерции, а государства, имеющего право на насилие. Поскольку речь шла буквально о выживании десятков миллионов людей, то выполнить задачу надо было любыми средствами, включая, по словам В. И. Ленина, «беспощадную и террористическую борьбу и войну против крестьянской и иной буржуазии, удерживающей у себя излишки хлеба».[650]Для этого была создана продармия, состоявшая из отрядов вооруженных рабочих и сельской бедноты.

Знакомый мотив. Правда, годом раньше, в 1917 году, он звучал немного иначе – «хлебармия снабжения», призванная исполнять «меры военной реквизиции» (М. В. Родзянко), на протяжении семи месяцев «в порядке военного вмешательства» была «самым действенным способом осуществления хлебной монополии» Временного правительства. Больше того, продразверстку и реквизицию «хлеба» ввел еще осенью 1916 года царский министр А. А. Риттих.

Другими словами, опыт реквизиций в стране был, и немалый. Реквизициями в разное время, в частности, занимались Петр I, князь Пожарский, Иван Грозный и, наконец, ордынские ханы и их баскаки («вывел млад Щелкан коня во сто рублев…»). Объединяет этих таких разных исторических акторов то, что называется правом. Они все имели на это право завоевателя, которое получили в наследство от Орды – монголы ушли, а их право осталось.

Точно так же, самодержец ушел, а его Верховное право осталось. Осталась и разруха. Но в 18 году восстанавливать разрушенную Россию кроме большевиков было некому, ради этого, в частности, им пришлось подписать и «похабный» Брестский мир, ну и, конечно, чтобы получить мирную передышку перед мировой революцией. В отличие от них, бывшие союзники, наоборот, пытались интервенцией и гражданской войной загнать разоренную страну обратно на русско-германский фронт, чтобы она и дальше костями своих солдат мостила дорогу к их победе.

А наши родные эсеры, меньшевики и кадеты все пытались реанимировать «учредилку», собрав сначала губернские Комитеты членов Учредительного собрания (Комуч), а потом объеднив их в так называемую омскую Директорию, свергнутую в ноябре 1918 года белыми генералами. Бывшие члены Учредительного собрания, в массе своей социалисты, тщетно пытались отстоять привилегированные права на так называемое народное представительство, о восстановлении хозяйства страны они в тот момент не думали, не до того было – делили власть. Даже адмирал А. В. Колчак говорил на допросе, «если у большевиков и мало положительных сторон, то разгон… Учредительного Собрания является их заслугой, что надо поставить им в плюс».[651]