Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

Общество, вопреки расчетам большевиков, пошло как бы не вперед к социализму, а назад – к орде, но на новом уровне, в строгом соответствии с диалектикой Гегеля, по спирали.

Соответственно, и акторы из нового высшего сословия действовали в рамках вновь образованного обычного права или по «понятиям», которые у всех были во многом разные. Вообще, все большевики тоже были разные, каждый по-своему понимал социализм и революцию, что вызывалось прежде всего не вполне научным характером марксизма, так как в противном случае у всех социалистов было бы единое понимание и социализма, и революции. К тому же их отношение к социализму определялось еще и предшествующим опытом каждого из них, его образованностью и культурой, происхождением, а значит, сословностью. Однако объединяла их всех беспощадность к врагам рабочего дела. В данном случае это слово описывает не чувство или душевное состояние, оно являлось алгоритмом решения социальных задач, это именно тот случай, когда цель оправдывает средства. Беспощадность стала средством достижения цели, потому что каждый коммунист тогда должен был быть беспощадным к врагам, иначе он не коммунист.

Еще в 1906 году В. И. Ленин подчеркивал, планируя будущие битвы: «наступление на врага должно быть самое энергичное; нападение, а не защита, должно стать лозунгом масс, беспощадное истребление врага станет задачей; …Партия сознательного пролетариата должна выполнить свой долг в этой великой борьбе».[660]Беспощадности требовали и уроки Парижской Коммуны, которые большевики прекрасно усвоили. Они заключались в том, что, чтобы победить, нужно было быть беспощадным к своим классовым врагам, беспощадность была необходимым условием выживания «диктатуры пролетариата».

Но в реальности враги, и мы теперь с вами это знаем, были не классовые, а сословные. Поэтому без отказа от классового подхода сегодня просто невозможно понять последующие события Гражданской войны, связанные с захватами и расстрелами заложников, с расстрелами красноармейцев, бежавших с поля боя, не говоря уже о предателях и концлагерях. Больше того, без этого вообще невозможно понять всей советской истории. Только сословный подход может объяснить, почему враги были везде, были рядом и были… всегда! Низшее сословие, например, ненавидело всех, кто стоял выше, всех образованных и «культурных» (как пел В. С. Высоцкий, «образованные просто одолели»), и считало их «оккупантами», а высшее презирало низшее, считало его быдлом, хамами и неотесанными мужиками.

Именно поэтому большевики не были исключением в своей беспощадности, она была латентным свойством всего сословного общества, ею страдали и «буржуи», вообще все «белые», которые вышли из привилегированных сословий. Так, барон А. П. Будберг, военный министр А. В. Колчака, записал в своем дневнике 30 апреля 1918 года, т. е. за несколько месяцев до начала красного террора: «Какой-то очень мрачный благовещенский буржуй захлебывался в собрании от негодования по поводу того, что в Харбин привезли несколько раненых красных, и требовал, чтобы Семенову и всем отрядам было отдано приказание пленных не брать и вещать, обязательно вешать их на месте захвата. …Эти господа, возгоготавшие от жадной радости, в припадке самой подлой, свойственной трусам мести действительно были бы счастливы, если бы кто-либо другой, их не замешивая и не компрометируя, истребил бы не только комиссаров, но и большую часть серого русского народа».[661]Серый русский народ не просто вешали, его истязали самыми зверскими способами: вырезать звезду на груди пленного красноармейца и наживую отрезать гениталии (про женщин и говорить нечего) было популярным способом сословного мщения, «буржуям» это приносило радость.

Похоже, право завоевателя вообще не может существовать без беспощадности, оно a priori включает ее в себя, это его неотъемлемое свойство, поэтому и борьба за него ведется самая жестокая и самая беспощадная. Вряд ли кому-нибудь удастся найти во всемирной истории ситуацию, при которой завоеватель проявлял бы милосердие к тем, кого завоевывает, и за счет кого потом живет.

Однако было бы неправильно представлять дело так, что все большевики-завоеватели были зверями или варварами – нет, многие из них были вполне гуманные и обходительные люди, у многих были семья, дети, они проявляли вполне человеческие слабости или добродетели, но в основном к тем, кто был «своим». Хотя где-то до мая 1918 года и до объявления красного террора они проявляли и жесты великодушия, например, через три дня после прихода к власти отменили смертную казнь на фронте, которую установил А. Ф. Керенский. Иногда большевики были снисходительны даже к своим врагам, которые после ареста Временного правительства пытались организовать против них активное, в том числе вооруженное сопротивление. Так, Н. М. Кишкин – диктатор, назначенный 25 октября для подавления выступления большевиков, или С. Н. Прокопович – министр-председатель подпольного Временного правительства, или С. А. Котляревский – кадет, участник подпольных организаций, приговоренный в 1920 году к расстрелу и… выпущенный на свободу, не подвергались никаким репрессиям, больше того, успешно работали на Республику Советов. Или генерал П. Н. Краснов, которого большевики отпустили под честное слово из плена после того, как он потерпел поражение под Гатчиной при попытке свергнуть их власть (очень скоро он его нарушил).

Но в иных исторических условиях, двадцать лет спустя (а в случае с П. Н. Красновым – 30), накануне новой мировой войны многим из них припомнили старые грехи, и они поплатились за них жизнью. Враги, даже прощенные, навсегда остаются врагами, потому что нельзя доверять «господам», да и тыл должен быть надежным, свободным от врагов. В этом тоже проявление беспощадности как неотъемлемого свойства права завоевателя.

Полагаем, что беспощадность большевиков внешне выступает как антитеза… «беспрекословному повиновению», которое представляло собой нормативный акт. Хотя вроде бы оно говорит о покорности, но на самом деле тоже подразумевает беспощадность, потому что нельзя же добиться беспрекословного повиновения без беспощадности, о чем свидетельствуют ст. 284–300 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года, в которых розги и каторга отличаются только количественно – больше или меньше ударов или лет. И получается, что беспощадность одних породила беспощадность других, потому что не бывает следствия без причины.

В этом контексте формула «Общества посословно мобилизованного» B*C/ D =Am помогает понять логику действий беспощадных «арендаторов» права завоевателя, потому что в этой формуле показатели числителя значительно превосходят знаменатель. По этой причине публичное право (D), в поле которого до революции находилось небольшое число подданных российской империи (возможно, немногим более 2,5 % или чуть более 4 млн человек на 1913 г.), уже не могло быть «регулятором общественных отношений» и тем более движущей силой социальных отношений. Хотя оно было таковым на протяжении почти двухсот лет, начиная с реформ Петра I, но только при умножении на право завоевателя (B). В случае умножения B на C право завоевателя приобрело гораздо большую социальную силу, социальный потенциал, который был необходим обществу для абсолютной мобилизации в исключительно тяжелых жизненных условиях. Часть этого потенциала распространялась на «комиссаров в кожаных тужурках», они были проводниками Верховного права, они были проводниками права завоевателя.