Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл

«Этим утром я клянусь, мой милый, бесконечно дорогой, дорогой Пьер, что я чувствую себя получше сегодня, ибо сегодня у меня гораздо больше мыслей о твоей собственной сверхчеловеческой, ангельской силе, которая таким образом, хоть и в малой степени, передалась мне. О, Пьер, Пьер, какие слова я буду писать тебе теперь – теперь, когда, до сих пор не зная ничего о твоем секрете, я, словно провидица, подозреваю. Горе, глубокое, несказанное горе сделало меня такой провидицей. Я могу убить себя, Пьер, когда я думаю о моей прежней слепоте; но это произошло только от моего обморока. Это было ужасно и совершенно убийственно; но теперь я понимаю, что ты был абсолютно прав, оставив меня столь быстро и никогда после не написав мне ни слова, Пьер; да, теперь я понимаю это и обожаю тебя еще больше.

Ах! Ты слишком благороден и подобен ангелу, Пьер, теперь я чувствую, что подобные тебе не могут любить так, как другие мужчины любят, но ты любишь любовью ангелов, не для себя, но только ради других. Но мы по-прежнему одно, Пьер; ты пожертвовал собою, и я спешу вновь связать тебя с собою, так что я могу поймать искру твоего огня, и все горячие многочисленные языки нашего прежнего пламени могут вспыхнуть снова. Я ничего не попрошу у тебя, Пьер, ты можешь не рассказывать мне секрет. Ты был совершенно прав, Пьер, когда в той поездке на холмы ты отказался произнести нежный глупый обет, который я от тебя требовала. Совершенно, совершенно прав, теперь я понимаю это.

Тогда если я торжественно поклянусь никогда не добиваться от тебя ни малейшего объяснения, которое ты не мог бы свободно мне поведать, если я когда-нибудь, в каких-либо внешних событиях, узнаю, совсем как ты, особенное положение того таинственного и навеки святого существа, тогда, разве я не могу приехать и жить с тобой? Я не стану тебе обузой. Я знаю только, где ты находишься и как ты живешь; и только там, Пьер, и только так любая дальнейшая жизнь выносима или возможна для меня. Она никогда не узнает, ибо я уверена, что так далеко не простирались твои откровения с ней, ты не открыл ей, кем я была тебе когда-то. Представим все так, что я твоя кузина, затворница, которая поклялась всегда жить с тобой в твоей странной ссылке. Не оказывай мне, никогда не оказывай больше никаких видимых сознательных знаков любви. Я никогда не буду дарить их тебе. Наши земные жизни, о мой божественный Пьер, станут с этого времени одним немым ухаживанием друг за другом, без каких-либо объяснений; никакой свадьбы до тех пор, пока мы не встретимся в чистых землях Божьего райского блаженства, которое будет нам даровано, до тех пор, пока мы не встретимся там, куда земной мир, с его бесконечными беспокойствами и бесконечными свадьбами, не может и не сможет ворваться, где все твое скрытое, блистательное бескорыстие будет блистательно открыто в полном блеске Божественного света; где, более не принуждаемая к этим жесточайшим маскировкам, она, она тоже займет свое блистательное место, не принимая этого с тяжелым сердцем, но скорее чувствуя на себе истинное благословение, когда там твое прекрасное сердце будет явно и нескрываемо моим. Пьер, Пьер, мой Пьер!.. только эта мысль, эта надежда, эта нежная вера теперь поддерживают меня. Это было правильно, тот обморок, в котором ты меня оставил, ту долгую вечность назад, это было правильно, дорогой Пьер, что, хотя я и опомнилась от него для того, чтобы смотреть и искать, все же это было только для того, чтобы смотреть и искать, и тогда я снова падала в обморок, и снова доискивалась ответов, и снова лишалась чувств. Но это все было пустое; мало я поняла, ничего я не узнала; это был не более чем сон, мой Пьер, я не имела ни одной сознательной мысли о тебе, моя любовь, но чувствовала внешнюю черноту, пустоту – ибо разве ты не был тогда внешне потерян для меня? И что же тогда оставалось бедной Люси?.. Но теперь этот долгий, долгий обморок в прошлом, я снова пришла в себя для жизни и света; но как я могу прийти в себя, как я могу жить по-другому, если не вместе с тобой? Словом, в ту минуту, как я пробудилась от долгого, долгого обморока, тогда же пришла ко мне бессмертная вера в тебя, которая, хоть и не могла предложить ни малейшего возможного аргумента простого здравого смысла в отношении тебя, все же была тем единственным, тем более таинственным императивом для нее, мой Пьер. Знай же, мой бесконечно дорогой Пьер, что, несмотря на все ярчайшие земные причины разувериться в твоей любви, я, тем не менее, всю себя без остатка отдаю твердой вере в нее. Ибо я чувствую, что всегда любовь есть любовь, и она не может знать перемены, Пьер; я чувствую, что небеса призывают меня сослужить тебе небывалую службу. Бросив меня в тот долгий, долгий обморок – за время которого, как Марта говорила мне, я едва ли вполне совершала три обычных приема пищи, – совершив это, небеса, как я теперь чувствую, готовили меня для той сверхчеловеческой службы, о которой я говорю; они полностью отдалили меня от этой земли, даже когда я все же задержалась на ней; они готовили меня для небесной миссии на земной ниве. О, дай мне немного твоей дивной силы! Я не более чем бедная слабая девушка, дорогой Пьер, та, которая однажды любила тебя, но слишком нежно и с земной слабостью. Но теперь я стану выше этого; я воспарю ввысь к тебе, туда, где ты восседаешь на своих мирных, величественных небесах героизма.