Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл

III

Когда человека окружает команда подлецов и корыстолюбцев, когда он, слишком долго привыкший смотреть на представителей своего племени с подозрительным презрением, вдруг почувствует на себе легкое прикосновение ангельского пера доброты, услышит человеческие слова о Божественной любви, и увидит сияющие человеческие глаза Божественной красоты, – когда все это разом сваливается на него, какое же это тогда небывалое и пугающее потрясение! Это как если бы в небесном своде появились дыры и в черной долине Иосафата[198] он поймал взглядом вышние парения серафима, преисполненного к нему зримой любви.

Пьер сжимал безыскусное, ангельское письмо в своей недоверчивой руке; он вздрогнул и обвел долгим взглядом свою комнату и пространство за окном, вопрошая пустые, безлюдные, всезапрещающие стены, стоящие квадратом, и затем спросил самого себя, неужели это то самое место, кое ангел выбрал для своего визита на землю. Затем его охватило чувство бесконечного, выходящего из берегов торжества, что девушка, чьи необыкновенные достоинства его душа когда-то интуитивно разгадала с такой ясностью и пылом, несомненно, смогла в этом ужаснейшем из всех испытаний проявить себя с таким бесконечным величием. Потом он вновь безнадежно утонул, потеряв ее из виду, тонул, словно в бездонной пучине, и бежал, дрожа, сквозь отвратительные галереи отчаяния, преследуя некую бледную, светлую тень, как чу! пара бездонных темных глаз встретились с его, и Изабелл, безмолвная и мрачная, но все же бесконечно прекрасная, стояла перед ним.

Пьер вскочил на ноги из-за своей доски, отбросил прочь все свои одеяло и пальто, что согревали его, и стал мерить шагами комнату, чтобы как-то отдалиться от места, где он познал столь приятные, столь грандиозные, столь необычные откровения.

Тогда раздался неуверенный, краткий стук в дверь.

– Пьер, Пьер, теперь, когда ты поднялся на ноги, не могу ли я войти – только на минутку, Пьер…

– Входи, Изабелл.

Она приблизилась к нему в своей обычной, самой удивительной и чарующе-мрачной манере, когда Пьер отступил от нее на шаг и протянул руку, не то чтобы приглашая войти, но скорее предостерегая.

Изабелл внимательно посмотрела ему в глаза и стала неподвижно.

– Изабелл, ко мне приезжает другая. Ты не должна говорить, Изабелл. Она едет, чтобы жить с нами до конца наших дней, Изабелл. Не хочешь ли ты что-то сказать?

Девушка стояла неподвижно, продолжая по-прежнему буравить Пьера пристальным взглядом широко распахнутых неподвижных глаз.

– Не хочешь ли ты что-то сказать, Изабелл? – повторил Пьер, испуганный ее застывшим, неподвижным видом, но при этом будучи слишком испуган, чтобы показать ей свой страх, и медленно приблизился к ней.

Изабелл слабо подняла одну руку, словно ища опору, затем медленно повернула голову в сторону двери, в кою вошла, затем медленно прошептала пересохшими губами:

– Моя постель; уложи меня, уложи меня!

Попытка заговорить разбила напряженное очарование ее неподвижности; ее тело обмякло, она едва не упала, но Пьер подхватил ее и перенес в ее комнату и уложил ее там на постель.

– Дай мне воздуха! Дай мне воздуха!

Пьер овевал Изабелл веером, раздувая ослабевшее пламя ее жизни; и мало-помалу она медленно повернулась к нему:

– О! Слово о женщине из твоих уст, дорогой Пьер, что она, что она!..

Пьер сидел молча, овевая ее веером.

– О, я ничего не хочу в этом мире, кроме тебя, брат мой, но ты, но ты! И, о Боже! Разве меня тебе недостаточно? Голая земля, кою я делю с моим братом, для меня – небеса, но вся моя жизнь, вся моя душа без остатка не удовлетворяет моего брата.

Пьер молчал, он только слушал; ужасное, жгучее любопытство завладело им, кое сделало его словно бессердечным. Все, что Изабелл сказала до сих пор, было так двусмысленно.

– Если бы я знала… если бы я только знала раньше! О, как мучительно жестоко узнавать об этом теперь. Что она! Что она! – Изабелл вдруг резко села в постели и почти свирепо взглянула ему в лицо: – Или ты открыл ей твой секрет, или она не стоит самой обычной любви мужчины! Отвечай, Пьер, что из двух?

– Секрет по-прежнему остается секретом, Изабелл.

– Значит, она никчемная, Пьер, кем бы она ни была, глупо, безумно влюбленная!.. Разве весь мир не знает меня как твою жену?.. Чтоб и духу ее здесь не было! Это грязное пятно на тебе и на мне. Чтоб и духу ее здесь не было! Один мой взгляд убьет ее, Пьер!

– Это безумие, Изабелл. Смотри: рассуди меня. Прежде чем открыть это письмо, разве я не сказал тебе, что, без сомнений, оно от какой-нибудь хорошенькой молодой тетушки или кузины?

– Говори живо!.. Кузина?

– Кузина, Изабелл.

– Все же, все же это далеко не все, сдается мне. Расскажи мне больше – и живее! Больше! Больше!

– Очень странная кузина, Изабелл, почти монахиня по своим убеждениям. Прослышав о моем таинственном изгнании, она, не зная причины, принесла таинственную клятву верности нам обоим – не столько мне, Изабелл, как нам, нам… служить нам и, по некой прекрасной прихоти небес, направлять нас и хранить нас.