Крейсерова соната - Александр Проханов

Он забился в его рыхлую глубину, слыша, как удаляется жуткий топот. Находясь в мягкой тьме, окутанный паром, непереваренными зернами овса, зеленовато-желтой смесью желудочного сока и пережеванных стеблей, Счастливчик понял преимущества навозного жука, обретающего в помете одновременно столовую и спальню. Скрытый от врагов, имея в избытке вкусный и полезный корм, жук переживает многих. Когда другие расклеваны птицами, или изломаны бурей, или погибли от голода, он вылезает наружу, повзрослевший, упитанный, исполненный жизненных сил, в нарядных синеватых доспехах.

Однако ощущение удачи длилось недолго. Он вдруг ощутил, что мягкий, влажный навоз начинает твердеть, бронзовеет, остывает как слиток, утрачивает вязкость, сковывая движения, превращаясь в бронзовое яблоко с медно-зеленой патиной. Он, Счастливчик, оказавшись в сердцевине этого яблока, запаивается в нем, становится частью тяжелого слитка. Это ужаснуло его. Что было мочи он стал выкарабкиваться, высовываться наружу, в спасительный воздух, под негасимую зарю, уже по пояс был снаружи, но ноги, схваченные твердеющим металлом, держали его. Ему грозило превратиться в памятник, подобный тому, что в Москве изваял Кербель Марксу, где фигура по пояс вырастает из постамента.

– Помогите!.. – крикнул он жалобно, озирая пустые улицы, фасад ампирной усадьбы, за окном которой скрылась сонная Натали. Но она уже спала безмятежно в объятиях поэта. – Спасите меня!..

Чудо свершилось. Мимо мчалась крытая карета. Кучер остановил лошадь. Дверца распахнулась, и офицер в форме фельдъегеря спрыгнул на мостовую, наклонился над Счастливчиком.

– Вы мне посланы Богом!.. – Счастливчик ухватился за протянутую руку. Фельдъегерь помог ему выбраться, поставил на землю, отряхивал помятое платье.

– Мы с вами где-то встречались?.. – потрясенный и благодарный Счастливчик всматривался в лицо избавителя.

– А то нет!.. – тонко улыбался офицер. Изумленный Счастливчик признал в нем опального олигарха Березовского, с кем произошла у него досадная ссора, после которой тот был вынужден уехать в Лондон.

– Вы?.. Борис?.. Вернулись?.. Само Провидение!..

– Сейчас я спешу по царскому неотложному делу, но мы непременно встретимся в самое скорое время и переговорим… – офицер приподнял шляпу, нырнул в коляску и укатил, оставив спасенного Счастливчика рядом с застывшей бронзовой кучей.

Однако рано было пить кофе со сливками… Набережная Мойки загудела так, что вода в реке заплескалась. Мимо Конногвардейских казарм, возвращаясь, неслись венценосные всадники. За ними яростным табуном, стократ усиливая грохот копыт, мчалась квадрига, соскочившая с арки Главного штаба, а также кони Клодта с Фонтанки, разорвав поводья изумленных юношей.

Число сфинксов оставалось прежним, но непомерно возросло количество львов, спрыгнувших с ампирных ворот, соскочивших с торжественных постаментов. Иные из них толкали перед собой каменные шары, и те, словно ядра, подскакивали, вышибая искры из мостовой. Все это дикое скопище мчалось на Счастливчика. Слегка приотстав, гремел рессорами роковой броневик, крутя башней, расстреливая в упор окна особняков и дворцов. Ленин, щуря зоркие, ласковые для рабочих и грозные для дворян глаза, указывал место, где притаился Счастливчик.

И тот не выдержал ленинского взгляда и побежал: то оказывался у Храма-на-Крови, который вонзал в него шипы и иглы своих разноцветных чертополохов, то пересекал Марсово поле, и каштаны прижигали его своими раскаленными соцветиями, то перебегал разводной мост, успевая перепрыгнуть с одной возносимой платформы на другую, видел, как темными силуэтами на заре переносятся в воздухе гневный Петр, неумолимый Николай, упорный и неотвратимый Александр, а также вся свора львов и собак, грифоны с растопыренными перьями и опущенными, как у «мессершмиттов», ногами, неотступный броневик с водителем-пролетарием и мстительным гением Революции.

На набережной у костров сушили мокрые потрепанные в походах мундиры солдаты Семеновского и Преображенского полков. «Кто штык точил, ворча сердито, кто заплетал косичку, кто кивер чистил весь избитый…», кто делился с товарищем последней сигаретой «Мальборо». Им предстояло скорое выдвижение – одним на Полтавскую битву, другим на штурм Нарвы. Как всегда, было вдоволь патронов и не хватало продовольствия. Они увидели Счастливчика.

Злобный капрал поймал его за ногу, поднял и показал остальным:

– Вот он, ядрена вошь, кто разгромил победоносную армию батюшки Царя!.. Солдаты голодают… Вместо филе их кормят дефиле!.. А ну, молодцы, покажем ему, что значит «запахло порохом»…

Дружно взялись показывать, привязали к бревну, положили между ног круглую стальную бомбу, начиненную порохом, запалили бикфордов шнур, отошли в сторонку.

Счастливчик с ужасом смотрел, как у него в паху круглится жуткое пороховое ядро с шипящим шнуром, который все укорачивается, пропуская сквозь себя колючую бенгальскую звездочку. Шнур, на который смотрел Счастливчик, был, с одной стороны, артиллерийским запалом, а с другой – руководителем рок-группы «Ленинград».

К последнему и обратился с мольбой Счастливчик:

– Шнур, спаси!

Но тот продолжал шипеть, рассыпая белые колючие искры. И Счастливчик приготовился к смерти, стараясь пошире раздвинуть колени.

Вдруг появился интендант, грузный усач, пахнущий за версту луком и голландским ромом, сидя на телеге, где стояло огромное дубовое корыто с солониной, обратился к солдатам:

– Эй, служивые, эдак вы ему шкурку попортите… Давайте мне его живьем… Я его цирковому ремеслу обучу и стану в балагане показывать.

– Что дашь за зверушку? – поинтересовался капрал.

– Три пуда солонины…

Ударили по рукам. Солдаты меткими плевками загасили шнур, развязали Счастливчика и отдали интенданту. Тот уложил его в корыто, где огромными ломтями лежало свиное сало, посыпанное крупной желтоватой солью, накрыл другим пластом. Телега тронулась. Счастливчик лежал в свином сале, которое набивалось ему во все дыры, помаленьку пропитывался солью и думал: «Нет, Господь не отвернулся от меня… Значит, Россия жива!..»

Телега стала. Верхний, тяжелый как плита, слой сала откинулся. Счастливчик залипшими свиным жиром глазами увидел, как интендант отклеивает усы, устало сдирает парик. Знакомое лицо Березовского наклонилось над ним:

– Понимаю, голубчик, в сале лежать – не подарок. Зато не тряско…

– Как мне благодарить вас, друг мой, – Счастливчик поднялся из корыта. – Я ваш должник до следующего переизбрания…

– Дожить бы надо, – устало ответил Березовский, которому, по всему было видно, изгнание шло не впрок. – А что касается Романа Абрамовича, так лучше гнал бы ты его в шею… – И телега, стуча ободами, укатила к Васильевскому острову.

«Что сие значит?.. Уж не сон ли это?.. Уж не финский ли древний колдун навевает свои чары?..» – только и успел подумать Счастливчик, как жуткий грохот каменных и бронзовых ног, железные храпы и медные огнедышащие вздохи стали приближаться. И уже появлялась над Васильевским островом громадная, словно непальская гора Катманду, статуя царственного исполина, раскрывала над Счастливчиком гигантскую длань, желая прихлопнуть его как комара.