Крейсерова соната - Александр Проханов

Он уже открыл несколько памятников, среди них: академику из пустыни Сахара, напоминавшего огромный клок застывшей пены; надгробие безвременно почившему мэру, взывающему к своей неутешной вдове: «Нет больше лодки, нет больше паруса. Не приплыву я к тебе, Стеклярусова!»; памятники насекомым – кузнечику, сверчку, божьей коровке и колорадскому жуку; памятники отдельным частям лица – губе, ноздре, уху, подбородку и лбу с волосами. Последняя затея состояла в том, что, если собрать воедино все упомянутые части, получалось его, Счастливчика, лицо. Вершиной торжества, куда съезжались самые именитые люди страны, а также послы иностранных государств, должна была стать церемония вокруг Медного всадника, где планировалась замена бронзовой головы Петра Первого, работы Фальконе, на его, Счастливчика, голову, работы скульптора Свиристели. Именно с этого момента, под грохот пушек, город менял название.

Президента так утомили дневные встречи с народом, бесконечные изъявления благодарности, запах уксуса, исходящий от женщины-полпреда Северо-Западного федерального округа, питерские чекисты, сотнями вылуплявшиеся из муравьиных яиц и тут же бежавшие представляться, что Счастливчик дождался благословенной ночи с негасимой зарей, обманул охрану и отправился гулять по городу, донашивающему свое ветхое имя, готовому взять себе блистательный псевдоним.

Он шел по призрачному городу, среди дворцов и соборов, отраженных в зеркальных каналах, не встречая прохожих, помахивая тростью, подаренной Блейером, в набалдашник которой был вставлен крохотный передатчик фирмы «Филипс», остановился перед Медным всадником, всматриваясь в своего предтечу.

Каменная глыба, отломленная от карельского фьорда, была в строительных лесах. Царственный наездник с простертой рукой, вздыбленный конь, придавленная копытом змея были окружены легкой арматурой, по которой утром поднимутся скульпторы и рабочие, алмазной фрезой отпилят голову императора и приставят к срезу голову Счастливчика, накладывая незримый шов, как если бы это был академик Шумаков, пришивающий один орган на место другого. История России была чревата взрывами, головы то и дело отлетали, и искусные реаниматоры пришивали к обезглавленным туловищам новые головы, краше прежних.

Счастливчик осторожно полез на стапели, вдоль конского бока с набухшей бронзовой жилой, достиг плеча, откуда простиралась могучая рука с растопыренной дланью, слегка запыхавшись, остановился перед огромным лицом с кошачьими усами, выпученными глазами и яростно сдвинутыми бровями. Щеки были покрыты зеленой патиной. В усы набилась пыльца цветущих каштанов. На венценосном челе белели следы голубиного помета. Но в целом лик царя был прекрасен. От него исходили вдохновение и державная мощь. И это вызвало в Счастливчике легкое раздражение, которое сменилось чувством превосходства над медным неживым истуканом.

– Ну что, брат, не сносить тебе головы на плечах… А как известно, снявши голову, по волосам не плачут, – с этими словами Счастливчик постучал тростью по бронзовым локонам и лавровому венцу. Звук получился гулкий, колокольно-медный. – Я оказался прозорливей и умнее тебя. Ты рвался как сумасшедший в Европу, строил флот, создавал войска, чтобы добиться благосклонности англичан и немцев, а я пустил блок НАТО в центр России, и Европа оказалась у нас в желудке. Ты совершенствовал нравы, насаждал науки, внедрял образование и искусства, а мне друзья, Буш и Блейер, Ширак и Шредер, дают бесплатно за нефть и газ лекарства от насморка, цветные презервативы, голливудские фильмы и газонокосилки. «Все отдать, чтобы все иметь», «Все потерять, чтобы все обрести», «Все рассыпать, чтобы все собрать», – это вершина новой политической философии, и она достигнута не тобой, а мной!.. – Эти слова Счастливчик произнес высокомерно, объясняя бронзовому императору, почему время того истекло и наступило время Счастливчика, о чем и прогремят пушки, когда солнце засверкает на золоте Исаакиевского собора и Медный всадник с лицом Счастливчика станет главным символом города Глюкенбурга.

С этой горделивой и высокомерной мыслью Счастливчик легонько ударил тростью по щекам императора, соскребая медную окись.

– Я лучше тебя… – ткнул в усы, прочищая бронзовую щетину от сора и цветочной пыльцы, – умнее тебя… – постучал по лбу, стряхивая голубиный помет, – храбрее тебя…

Повсюду звук был приятный, свидетельствовал о внутренней полости, о высоком качестве сплава, в который, по-видимому, для густоты колокольного тона добавляли серебро. Уже воображал голову царя в своем саду, в резиденции «Бочаров ручей», где пройдут встречи с лидерами ведущих стран мира, и они всей «восьмеркой» станут пить холодное пиво, чокаясь кружками о медный лоб императора.

– Я мудрее тебя… – Счастливчик сунул конец трости в расширенную ноздрю всадника и пощекотал. И вдруг бронзовая ноздря дрогнула, налилась живой розовой плотью. Нос сморщился и громко чихнул. Мокрый свистящий вихрь сдул Счастливчика. Он полетел с лесов, шмякнулся больно о землю и, задирая лицо, увидел, как затоптался на гранитном утесе оживший конь, как всадник, отирая рукавом растревоженный нос, шлепал конягу по крупу, разглядел лежащего ниц хулителя, что-то громоподобно и бессловесно рявкнул с небес, направляя коня вниз, с гранита, на ужаснувшегося Счастливчика. Всей тысячетонной мощью конь спрыгнул на землю, так что асфальт пошел трещинами до самого Исаакия, тяжело танцевал на месте, не умея попасть копытом в крохотного, комарино-тонкого Счастливчика. Пользуясь своей малостью, увертываясь от гиганта-коня, Счастливчик кинулся наутек, слыша, как топочет следом конь, словно тысяча разбуженных колоколен.

Бредом казался бег среди белой ночи, когда вдали озаренных проспектов стояла недвижная бледно-розовая заря, окна дворцов вспыхивали, словно слюда, Нева огромно отражала белое небо, переливалась нежной лазурью, а он убегал от топота разгневанного всадника. Грохот за спиной не стихал, был похож на лавину камней. На Невском проспекте, у Гостиных рядов, Счастливчик обернулся: на заре, не отбрасывая тени, тяжелым наметом мчался медный разгневанный Петр. Следом, сорвавшись с пьедестала, мчался царь Николай, в кирасе, с грозным лицом, от вида которого, не дожидаясь виселицы, погибли все декабристы. За ним, тяжелый и грузный, словно гора, скакал Александр Третий, чей грохочущий топ улавливали сейсмические станции соседней Швеции. Не отставая, среди конских скачущих ног стелились гибкие сфинксы, неутомимые как борзые собаки, прыгали китайские львы, вываливая мокрые языки. Над ними с тоскливым клекотом летели грифоны, растопырив звериные когти, предвкушая добычу. И в конце кавалькады, поспевая за жеребцами и сфинксами, подскакивал на дутых колесах разболтанный броневик, и Ленин, вытянув руку, повторяя петровский жест, указывал на жалкого беглеца.

Его настигли на Мойке, у самого дома Пушкина. Падая, готовясь погибнуть, Счастливчик успел заметить, как откинулась штора на втором этаже усадьбы, выглянула проснувшаяся заспанная Натали, в чепце и ночной рубашке. Обернулась в глубину спальни и кому-то сказала: «Это снимают фильм по твоей поэме». Страшная тень нависла над Счастливчиком. Мелькнуло взбухшее, екающее селезенкой брюхо. Конь промахнулся копытом, и на голову Счастливчика, подтверждая данное ему народом прозвище, упало огромное горячее яблоко конского навоза, погребло с головой.